Писателю-фронтовику Иннокентию Черемных в декабре исполнилось бы 90 лет. Член союза писателей СССР, автор книг «Разведчики», «Однополчане», «Лихолетье», «Моя деревня Паберега», долгие годы жил и работал в Братске. После смерти писателя (в 2004 году) его именем названа центральная городская библиотека. Официальная биография Иннокентия Черемных хорошо известна братчанам, но мало кто знает, что в городе живет сестра писателя, Александра Захаровна, которая была если не первой читательницей его произведений, то первой слушательницей и в какой-то степени соучастницей их рождения.

ДОМАШНИЕ МУЗЫКАНТЫ

С утра Александра Захаровна решила протереть пыль и обратила внимание на фотографию покойного мужа в серванте.

- Не смотри на меня так, не смотри, - сказала она, обращаясь к фотографии, и отошла в сторонку. «Глаза» проследовали за ней.

– Кеша-то вон не смотрит, - кивнула она на фотографию брата, - звонит куда-то по своим писательским делам, а ты всё смотришь и смотришь…

В 1962-ом она проехала вместе с мужем на какой-то курорт (кажется, Цхалтубо) - и Петя вот так же смотрел на неё. Пошли фотографироваться.

- Хочешь, два мужа, - сказал фотограф. - Такой женщине и трех не жалко!

- Ну, тогда и мне две жены, - попросил Петр Васильевич.

Фотограф так и сделал: на одной карточке Александра стоит с двумя мужьями, точнее, одним раздвоившимся, на другой – Петр Васильевич с парой абсолютно идентичных жен. Странно, но ей всегда казалось, что она живет больше, чем с одним человеком (так много его было), и когда Петра не стало, возникло чувство, что она только что вышла из клуба, где шли танцы, и осталась одна на пустынной улице.

Петр Васильевич (Мартынов) виртуозно играл на всех струнных инструментах – балалайке, гитаре, домре – и носил соответствующую кличку – Мартын с балалайкой. Работая в нефтеразведке, за двадцать лет совместной жизни супруги сменили тридцать мест, и кличка, казалось бы, должна была затеряться где-нибудь среди таежных дорог. Но приезжали на новое место, еще и палатку не успевали обжить, а соседи уже звали: «Эй, Мартын с балалайкой»! Познакомились Александра и Петр в Бохане, брак регистрировали в Тайшете, и она напрочь отказалась принять фамилию мужа: «Ну, вот еще, будут звать Мартыниха с балалайкой».

Протирая пыль, она случайно задела струну на одном из трех инструментов мужа, висевших на стенке, и ее звук печально повис в воздухе.

- Вот неразумная, - проворчала на себя Александра Захаровна, - да хоть бы и Мартыниха, да хоть бы и с балалайкой…

Лет пятнадцать назад была сделана магнитофонная запись: на балалайке, гармошке и гитаре играют муж, его брат Сергей и Иннокентий. Все мастаки, но как играл Сергей – слов нет. С виду обычный мужик, в чем-то, может быть, даже жалкий – приехал к ним из Слюдянки после смерти жены весь больной, со сломанной ногой в гипсе. С порога заявил: «Помирать к вам приехал». И впрямь помер, только перед этим такие концерты давал, что у всех горло перехватывало. Гитара в его руках, как живая, плакала, стонала, захлебывалась. Иннокентий, то и дело приходивший послушать Сергея, опускал голову и, казалось, вот-вот взорвется слезой.

- А давайте втроем сыграем, - говорил он, прилаживаясь к гармошке. – Поехали!

Когда и где Кеша научился играть, Александра Захаровна не знала: все деревенские парни, казалось ей, рождались с этим умением. Это было также естественно, как сплясать во время какого-нибудь застолья. Плясали деды в её довоенном колхозном детстве, плясали родители, а потом их черед пришел, - и Петя, и Кеша были отменными плясунами. Уже в годах, уже в скромных братских застольях, иногда на троих-четверых, они пускались в такой неуемный и озорной пляс, что полы трещали.

- Санька, шибче, шибче! – кричал Иннокентий, задыхаясь. И плюхаясь в кресло, говорил: - Ну вот, разве такое опишешь…

ПЕРЕД ВОЙНОЙ

- Писать Иннокентий стал неожиданно. Был простым работягой, тракторист, токарь, потом, правда, в начальниках ходил, – председатель сельпо, директор гостиницы. Но чтобы стал писателем, об этом и подумать никто не мог, - говорит Александра Захаровна. – И все ж таки было в нем что-то такое, особое, еще в детстве. Еще мальчиком был, а в деревне его уважали. Если что-то происходило, говорили: сейчас Кеша придет, разберется…

В своей книге «Моя деревня Паберега» Иннокентий Захарович так описывает это время: «1934 год. Зима. Ранее утро веяло над пробудившейся деревней. Синий дым со всех труб срывало ветром, несло вдоль улицы, а запах печеного хлеба не уловишь – все сдали государству! На трудодень 150 граммов отходов зерна – каким раньше не всяк хозяин кормил скотину. Мужики с пустыми мешками на плечах шли в контору колхоза получать несчастные крохи, и на кого бы ни глянул, на лице зло и горе. За полтора года колхозной жизни они перенесли столько разных обид, оскорблений, одно другого унизительней… Теперь деревня с вечера наглухо замерла. Девчонки не ходили по улице, не пели песни. Собаки словно подавились! Не лаяли, а тихо повизгивали. Кормить их нечем было и они, изнывая от голода, мерзли под крыльцом.

Быт деревни изменился – бани топились только в субботу, чтобы попариться, помыться. И лишь по случаю, редко затоплялись среди недели для баб-рожениц. И таких баб осуждали:

-Ну почо ишо ребенка, - на погибель?! Нет, нет, избавь бох, кашу не из чего сварить, молока нету».

- Я тоже родилась в бане и тоже недоедала, - говорит Александра Захаровна. – Но почему-то чаще всего вспоминаю не голод, а страх перед волками. Что ни вечер, то воют. Кеша незадолго до смерти говорил: «Санька, собираюсь писать про тебя - как ты волка спугнула». Не успел…

- Волков в наших краях была тьма тьмущая. В школу боялись ходить. Как-то во время уроков волк овцу задрал неподалеку от школы. Выглянули в окно, а он несет ее, через ограду махнул. Учились в Шаманово, и я как-то одна домой лесом пошла. Взяла с собой подушку из интерната, чтоб не украли, и припустила бегом. Шагом страшно – слышно, как волки зубами щелкают. Чудом всё обошлось. Кеша увидел меня, побледнел. Сначала накричал: отлуплю, мол, в угол поставлю, а потом говорит: «Санька моя, умоляю: одна не ходи». Он меня очень любил. Глаз с меня не спускал. Но во время войны его не было, и я снова чуть не угодила в беду. Надо было с бригады домой попасть - мама болела. Иду по горе и вижу: торчит голова собачья. Кричу: цыть. А на душе радостно: собака – значит, люди где-то. Осталось только подойти и погладить, но «собака» неожиданно поднялась и, поджав хвост, пошла в лес наметом…

После пятого класса Иннокентий, бросив школу, начал работать в колхозе трактористом, собирался жениться, но началась война. Позже он писал: «Весть о войне мгновенно охватила все заимки и поля колхоза. Через неделю был объявлен по радио призыв в армию восемнадцати возрастов и мужики, кто верхом, кто на телегах, с топотом и треском влетали на лошадях в деревню. Вдоль берега реки тут и там задымились бани. Из нашей уже шел парок. Ей как бы надлежало истопиться первой, она из бань была всех старше. Щелястые бревна ее как морщинистое лицо старухи, бельмом окна смотрела она на Оку. В ней мылись наши деды в девятьсот пятом и уходили на войну с японцами, а в четырнадцатом – с немцами. В гражданскую воевал отец, в тридцать девятом с финнами воевал средний брат тяти Михаил…. Теперь наш с дядей Костей черед». («Моя деревня Паберега»).

«Лейтенант прошел вдоль строя. Мы стояли перед ним, одетые кто во что горазд. Одни были в длинных шубах, другие в полушубках, в дохах из собачьего, медвежьего мехов, из шкур дикой козы. На ногах самокатные валенки, унты, ичиги, чирки, смазанные дегтем. Уши шапок у одних висели, у других торчали вверх. Ростом неодинаковы, но все одного 1922 года рождения. Бывшие колхозники из сел и деревень Братского района…

- Кто желает быть разведчиком? Служба веселая, почетная. Всегда впереди. Разведчик должен быть смелым, решительным, сильным, вертким! Такому бойцу всегда почет. У кого же гайка слабовата, тому лучше в другую часть идти. Подумайте!» (Черемных И. Лихолетье: Роман. – М., 1989).

В ИРКУТСКЕ

Прожив в Пабереге почти всю войну, в 1944 году мама Александры Захаровны, Мария Степановна, засобиралась в город.

- Поедем, дочка, в Иркутск, - сказала она Саше. – Может, подлечимся.

Как-никак карточку будем получать на продукты, а здесь уже всё подъели…

Старший брат Саши, Миша, с детства был хворым, в войну совсем ослаб, и поездка в Иркутск его не спасла от ранней смерти. Сестра Матрена тоже не отличалась крепким здоровьем и вскоре после войны умерла во время родов. И все же жизнь в Иркутске, наверное, хоть ненадолго, но продлила их жизнь. Глядя из сегодняшнего дня на этот отъезд, Александра Захаровна только головой качает: не иначе как подвиг или авантюра. Деревенская семья без единого мужика (все на фронте), без денег, без съестных запасов, кое-как одетая, с двумя больными детьми, едет в далекий город невесть к кому. К знакомым - выходцам из Пабереги. Хозяин дома в предместье Марата, где поселилась семья Черемных, тоже воюет, и хозяйка, такая же горемычная, как мама Саши, даже рада гостям.

Закончилась война. Приехал Кеша, затем отец, Захар Максимович. Иннокентий весь в медалях, но еще больше ран, - не удаленные осколки шевелятся черными точками на руке и груди. Иногда Иннокентий рассказывает о своих фронтовых похождениях. Много лет спустя Александра Захаровна будет читать роман «Лихолетье», и ей покажется, что эта книжка уже давно читана…

«Не дожидаясь темноты, выползаем на нейтральную полосу. Ползём неумело, без всякой осторожности. Не очень-то следим за Доброхотовым и Решетниковым, которые быстро оторвались от нашей поддерживающей группы. Не сразу дошло, что впереди оказалось вдруг не два, а четыре человека. Застрочил позади «максим», впереди немецкий пулемёт. Градом полетели трассирующие пули. Вдруг я услышал надрывный крик:

- Немцы Гришу схватили!

Не могу различить, в кого стрелять. Те и другие в маскхалатах. Двое – один за другим – бегут в нашу сторону, двое барахтаются: палю в белый свет, как в копейку. Из тех, что бежали, задний упал…

Так закончилась наша первая вылазка за «языком». Едва сами не оказались «языками». В распоряжение роты вернулись с двумя убитыми и двумя ранеными».

Иннокентий, конечно, рассказывал не так гладко, как в книге, но она помнит, какой ужас охватывал ее при рассказах брата. Что-то он не договаривает, думала Александра, читая. Где, к примеру, история о том, как разведчики с головой зарылись в землю? Одно дело – жизнь, другое – книги. Всего не расскажешь. Но пришло новое время, брат взялся за доработку книг, и Александра Захаровна будто снова оказывалась за скудно накрытым послевоенным столом, во главе которого сидит ее брат Иннокентий и рассказывает…

«Пулей вылетели из землянки, побежали к лесной прогалине, пристроились к командиру роты. Он, как и мы, солдат, от голодухи бледнолицый, взволнован. Без команды «равняйсь» и «смирно» повернул строй налево и повёл в сторону заснеженного пустыря. Там, у уродливой берёзы, стояли трое, как бы поджидая нас. Поравнявшись с ними, командир оставил роту. Осунувшиеся, изнурённое лицо его заплакано. Тревожно топчась в снегу, он стискивал заскорузлые пальцы до треска. Поясного ремня на нём не было. Рядовой боец Кочнев, держа наизготове винтовку, как бы стесняясь нас, земляков, глядел вниз. Младший лейтенант особого отдела дивизии Яков Духовихин, с автоматом на высокой груди, неторопливо вынимал из планшета лист бумаги.

Ещё не представляя, что сейчас произойдёт, я оторопело глянул на Решетникова, вдруг оказавшегося спиной к строю, и слышал раздражённый голос Духовихина, последние слова которого заполнились мне на всю жизнь:

- «Вследствие паникёрства Решетникова был схвачен врагом его напарник Доброхотов… Погибли коммунист Павлов, комсомолец Макаров… на основании вышеизложенного, Решетникова приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение», - и тут же из автомата прострочил Решетникова.

- Мы – мы-ы!- в испуге промычал я, хватаясь за руку Крамынина.

Духовихин резко обернулся.

- За паникёрство – смерть! - ожёг взглядом. – Смерть»!

СОСЕД

Иннокентий пошел работать токарем на машиносборочный завод на улице Шевцова, а Саша сверловщицей при нем. Её сверлильный станок рядом со станком брата, и тот командует: Санька, это подай, Санька, то. На токаря Иннокентий не учился, но у него ловко все получается, да и Санька не отстает от него. Здесь же, на заводе, работает маляром сестра Моня, отец в охране – война совсем подорвала его здоровье. Пропали куда-то продуктовые карточки, и отец с Иннокентием по ночам долбят лед на помойке, чтобы хоть ведро картошки купить.

У хозяйки квартиры из тюрьмы вышел брат. Не работает, пьет и, по всему видно, проворачивает темные делишки. Однажды он позвал Иннокентия с собой на какие-то разборки: «Я вижу, ты парень бедовый, пособи по-соседски». Иннокентий ушел куда-то в ночь, появился слегка потрепанный, но веселый. Сосед второй раз позвал – отец чуть ли не на порог лег: никуда не пойдешь с этим бандитом! Иннокентий по-деревенски не мог ослушаться отца.

Сосед запил. Несколько дней не просыхал, гонял жену, да так, что она однажды выскочила в окно и куда-то навсегда убежала. Сосед еще несколько раз приглашал Иннокентия на «дело», но тот, оглядываясь на отца, отказывался. А потом сменили квартиру.

ДУСЯ

- Отец после войны прожил совсем немного. После его смерти Иннокентий уехал в Бохан, куда его позвал родственник по линии жены Дуси, работающий в райкоме партии…

С Дусей (Евдокией Арсентьевной) Иннокентий познакомился в старом Братске, где она работала официанткой в ресторане. Иннокентий ехал из Пабереги (там оставался дом и корова, на время отданная соседке) и в Братске случайно встретил землячку, которая и познакомила его с Дусей. Вернувшись в Иркутск, Иннокентий позвонил Дусе:

- Я отправлю сестренку за тобой. Поедешь с ней?

- Поеду.

Александре всего-то шестнадцать лет, но есть в ней какая-то основательность. Мешки в колхозе таскала. На заводе работает. Иннокентий смотрит на нее, как на взрослую, и, несмотря на то, что навигация уже заканчивается, отправляет в Братск на последнем пароходе «Бессарабия».

В Бохан, куда вскоре они переезжают всей семьей, Иннокентий строит дом и в свободное от основной работы время (председатель сельпо) подрабатывает, заготавливая известь. Сбрасывает с горы камни, а Саша и Дуся внизу собирают их. Однажды чуть не угробил девчонок: сбросил камень и не предупредил.

С Евдокией Арсентьевной он проживет большую жизнь. Дуся - и жена, и секретарь: он набрасывает тексты, она печатает. В конце 60-х Александра с мужем переедут в Братск. Иннокентий жил на Комсомольской, в особняке, и работал над первой книгой. Иногда звонил: «Приходите, баню истопил», а однажды заявился сам, сияющий и довольный, положил на стол две книжки и сказал: «Это тебе, Санька, на память. Обещал боевым товарищам написать – и написал».

Судьба до поры до времени щадила его. На строительстве Братской ГЭС Иннокентий Захарович руководил бригадой заключенных, мог битым быть. Но беда пришла совсем с другой стороны. Александра Захаровна рассказывает:

- Говорят, Иннокентий пил. Пил, конечно, но не больше других. (Вспомните, тогда все пили вместе с Брежневым). Загулов не было, работу выполнял. А вот с детьми – Тамарой и Игорем – случилась беда. Чтобы спасти их от пагубы, Иннокентий переехал на жительство в Ключи-Булак. Говорил: увезу подальше от дружков и работать заставлю…

Но он, наверное, был слишком добр. У него был большой дом, за ним огород и пустырь до самого леса. «Распашем эту землю и будем крестьянствовать», - мечтал он, и уже построил сарай, купил две коровы, но дальше дело не пошло. Хотел строиться – дети стройматериал продали. Организовал торговлю от пивзавода – стали оттуда таскать. Сам стоял за прилавком, жена, Шура, когда приезжала, но все пошло прахом. Дусю однажды утром хватил удар - пошла корову доить, пританцовывая и напевая, и упала…

Иннокентий Захарович после смерти жены вернулся в Братск. Странная судьба: пройти войну, одолеть безграмотность, стать заметным писателем, руководить людьми - и потерять собственных детей. Игорь погибнет еще при жизни отца – ударят по голове бутылкой из-под шампанского. Исчезнет куда-то Тамара, о ее судьбе Александра Захаровна узнает лишь во время похорон брата. В поминальный зал войдут две девицы похмельного вида, и одна, поморщив нос, скажет: «А вот дочку-то мы похоронили как крутую». Иннокентия Захаровича радовали только внуки Яна и Дмитрий. Яна закончила школу с золотой медалью, университет и уехала в Красноярск. Дмитрий живет в Братске, помнит и чтит деда.

ЛУЧШИЙ ТОКАРЬ

Путешествуя с мужем с места на место, Александра Захаровна, по большей части, занималась домашним хозяйством. Три дочки - Татьяна, Галина, Наталья – требовали постоянного присмотра. Жили-то в тайге. В Чуно-Бирюсе, в поселке нефтяников, исчезла как-то Галинка – нашли спящей в медвежьей берлоге.

Кочевая жизнь Александры Захаровны закончилась в поселке Сухой, где она, вспомнив уроки брата, работала токарем. Присвоили пятый разряд - Александра в отказ:

- В цеху одна женщина, мужиков нередко прошу пособить, а получать буду больше всех…

Зарплату оставили прежней, но поставили вымпел на станок, и телевизионщиков пригласили. Корреспондент допытывался, как в передовики вышла. Да как-то вот так, отвечала Александра Захаровна, сама не знаю. И стыдливо прятала наколку, сделанную в девичестве по глупости, и отрубленный на станке палец. А потом подумала: это у нас, наверное, родовое. Брата никто не учил – стал писателем. Ну а я - токарем…

* * *

Последние три или четыре года своей жизни Иннокентий Захарович жил у женщины, познакомился с которой, работая в ЖЭКе. Он был начальником, она – бухгалтером. Все почему-то звали ее Сергеевна. Холостяцкая жизнь его совсем измотала, одиночество давило, угнетало, и однажды он пришел к ней и сказал:

- Сергеевна, возьми к себе, а то я совсем одичал…

Сергеевна была простой и доброй женщиной, муж у нее умер, сын и дочь жили отдельно, и у неё совсем не было причин для отказа Иннокентию Захаровичу. Жить вдвоем стало веселей. Иннокентий Захарович, если не корпел за столом, мог что-нибудь рассказать или побренчать на гитаре. Часто приходила Шура – по делу и просто так - ноги словно сами вели ее в этот дом. Иннокентий в такие минуты оживлялся:

- Санька пришла…

Несколько лет назад у Александры Захаровны случился инсульт, и с памятью стали происходить странные вещи: пришла в поликлинику, стала заполнять карточку и вдруг поняла, что не помнит, как звать дочерей. Помнит, что трое, лица помнит, а вот как звать – словно вышибло.

- А своё-то имя помнишь? – спрашивает врач.

Александра Захаровна улыбнулась:

- Конечно, помню… А как?

Вышла из поликлиники, огляделась - и понять не может, где это она? На домах – ни номеров, ни названья улиц. Шла, шла – совсем заблудилась, и вдруг слышит: «Санька», и тут же узнала дом, улицу, и даже показалось: вдалеке Кеша помахал тросточкой. Туда, мол, иди, туда…