«Воззови ко мне – и Я отвечу 

                                                                          тебе, покажу тебе великое и не -                                                                                                           

                                                                          доступное, чего ты не знаешь»

                                                                                  Иеремия, 33 - 3    

 …и что? Что будет-то? Шестьдесят с лишним лет живу, топчу белый свет –и ничего, как-то  обхожусь и без молитв твоих заунывных, неясно куда улетающих, и без покаяния какого бы то ни было, потому что жить стараюсь с наименьшим вредом для тех, кто рядом со мной, кто чуть подале и вообще для всей матушки – Земли нашей, вечного ей процветания! В чём же мне каяться? - от возбуждения Борис Иванович вытащил из пачки сигарету, но чувствуя, что сказано ещё далеко не всё, не прикурил её.

      - Ведь не слепой, вижу, как другие накуролесят так, что не то что Бога – себя начинают бояться, а потом прижмёт к заднице так, что жизнь не в жизнь, понурят голову да к батюшке – помоги, мол! А где твой ум был, когда нажрался как свинья да Машку свою, что вот-вот родить должна, измутузил так, что она и родила – да только выкидыш! Что, и за это Господь после покаяния прощает?

      - Все мы дети его – всех он любит, - Ашот, не смотря на армянский акцент – а может  и не только он один – в таких разговорах воспринимался каким-то наднациональным и, когда вёл домашнюю группу (верующие знают, что это такое), то после окончания заседания ни у кого в голове не откладывалось, что ведущий был нерусским – настолько захватывающи и животрепещущи всегда были темы, что всё постороннее смывалось как при Ное.

     Разговор этот, возникший  спонтанно между двумя обитателями непонятно куда мчащейся планеты, вызревал, видимо, давно в душе у каждого. По такой же точно, возможно, траектории (у каждого, причём – своя) в недосягаемых человеческому разуму космических высотах встречаются два астероида, и оттого, с какой целью и кем пущены они  навстречу друг другу, будет зависеть, расшибутся они или, не задев никого и ничего, понесутся дальше каждый своей дорогой.

    Борис Иванович был основательным уже тем, что, разойдясь с женой в 37 лет – так с тех пор и не женился  хотя бы потому, что не выносил глупых разговоров вообще, а женских в особенности. В семье, где он родился, было пятеро мужчин – отец и сыновья, а женщина одна – мать, но и та была втиснута в рамки домостроя так, что проявление хоть каких-то нежностей даже к собственным детям, пресекалось на корню и прежде всего отцом, оттянувшим в армии (сначала в Красной, а потом и в Советской) семь с половиной лет, поэтому сантименты любого рода были его организации категорически противопоказаны.

   Маленький же Боря с детства страстно увлекался чтением, и к поре созревания в его воображении все девочки, а потом и девушки, уподобились ангелам во плоти, хотя в то время это понятие было весьма и весьма расплывчатым – непередаваемо нежными, недосягаемо умными и восхитительно кроткими, само собой, при совершенно неземной красоте. Немалую роль, видимо, в становлении такого идеала  сыграло и то обстоятельство, что внешность его самого оставляла желать куда лучшего, но до поры-до времени мы, как известно, себя не видим, но потом это доставило ему немало неприятностей.

   Когда Борис Иванович женился – всё вначале складывалось как у всех или у большинства замечательно. Жена нравилась, казалась безукоризненной красавицей, тем более что и людские отзывы это подтверждали; вполне чутка и нежно-заботлива – «что ещё нужно человеку для счастья?» - можно было сказать устами известного героя известного фильма. Но мир вокруг просто-таки кишел обитательницами  и они обладали не только такими же, но некоторые даже и лучшими фигурами, чертами лица и прочими до жути прекрасными достоинствами. Бороться с подобного рода соблазном человечество, как известно, не научилось и до сих пор, тем более, что последний раз в школе «Слово Божие» с заповедью «Не прелюбодействуй» звучало в этой стране так давно, что об этом можно сказать только весьма приблизительно, и понятие «супружеская верность» каждый истолковывал на свой довольно-таки фривольный лад. Нет, в бюро «ЗАГС» в этом смысле, конечно, на что-то намекали, да ведь поди вспомни в нужный момент хоть что-то, о чём там говорили.

   Прожив 12 лет, жена всё-таки узнала о похождениях Бориса Ивановича, и они развелись. Остался сын 8-ми лет, которого Борис Иванович просто обожал. И никто бы не взял на себя ответственность сказать, что было бы дальше, если бы не грянули лихие 90-стые.

    До сих пор, в душе понимая и принимая, что быть в жизни может всякое,  а особенно в той – неуправляемой, которая захлестнула верёвкой за горло всех, кто не захлёстывал сам, не мог простить Борис Иванович жене того, что их сын стал наркоманом. Как! – его любимый Лёшка, самый нежный, самый добрый, самый воспитанный мальчишка – наркоман! Самое-то парадоксальное, что он знал о них до этого и по простоте душевной, а скорее по незнанию считал это увлечение некоей дурью – просто отхлестать бы, казалось ему, ремешком покрепче по одному месту – и делу венец! Это только гораздо позже понял он, что тут хоть убей… Тогда же, зная, как жена дрожала над сыном, как вместе они не спали ночей у его постельки, ежели заболевал, как следила за каждым его шагом, как вилась как орлица над орлёнком – мог свалить только на одно: так уж ослепила новая любовь. Но жена женой, а свою вину он чувствовал до такой степени, что не спился только благодаря организму, не принимавшему алкоголь в столь невыносимых дозах, которые были нужны, чтоб хоть слегка загасить боль от испытываемой перед сыном вины.

    -  Дети, говоришь, - Борис Иванович наконец, прикурил сигарету и затянулся дымом с таким наслаждением, которого, казалось,  в детстве не испытывал от леденца – столь значительные глубины души затрагивала беседа.

     -  Дети – они и у матери. А вот поди угадай – кого из них она больше любит, хоть и говорит, что всех одинаково? Думаешь, того, у кого дом от добра ломится и машин уже ставить негде? Нет. Тем она может максимум быть довольной, что ветвь её от нищеты с лица Земли не исчезнет. Или того, что не сегодня-завтра «мэром голландским» (как не вспомнишь тут Михаила Ульянова!), скоро станет? Тоже нет. Этот тешит её самолюбие – вот, мол, кого на свет произвела. А любит она или пьяницу, или игрока до последней рубашки, или калеку, совершенно неважно как искалеченного… А почему?

Вот и вопрос! Всем вопросам вопрос! – Борис Иванович взглянул на Ашота как экзаменатор по истории КПСС на студента, затруднявшегося ответить, что делал вождь Октябрьской революции во время оной в Разливе.

    -  Да потому что он слабее, трудно ему самому по жизни идти-то будет без чьей-либо помощи, а она ведь не вечна – что с ним дальше-то будет? И она, скорее сердцем, нежели умом это прекрасно понимает, ибо сориентирована женщина так (не ведаю, уж кем), чтоб жизнь продолжать любой ценой и любой жертвой – вплоть до собственной жизни. А просто люди – как далеко им ещё до совершенства в том числе и в этом вопросе!

    -  Так и Бог твой – только наркоманов да алкоголиков любит, их только в царствие небесное и возьмёт. Да и зачем ему те, кто о нём только что-то слышали - незнание, как известно, порождает лишь страх, побаиваются, но обходятся и без покаяний и без причащений с постами, и без молитв, которые прежде чем произнестись, сердцем должны быть прочувствованы так, как любовь жены или мужа друг к другу, хотя это если что-то и объясняет, то лишь малую толику.

   Ашот, будучи сейчас убеждённым каждой клеточкой своего более чем пятидесятилетнего организма христианином, таковым стал не с рождения. Конечно, было очень странно услышать от него, рождённого в 60-х годах ХХ века в Советском Союзе, что родители у него были верующими, но Борис Иванович сделал скидку на то, что Кавказ – это горы, а в горах каких только атавизмов и с каких времён не осталось, так что вполне возможно атеистические руки советских правителей докуда-то могли и не дотянуться, да теперь уже давно не секрет, что как ни душила власть гегемона духовную жизнь народа, вера в душе иных, а, может, и многих людей как жила, так и жила себе потихоньку.

   В решительные 90-стые Ашот состоялся как заправский бизнесмен, имел даже связи в Турции, Сирии, куда ездил по делам неоднократно, изрядно подразбогател и никогда не знал, сколько на данный момент имеет денег и вовсе не потому, что их  мало. Вполне мог позволить себе езду на приличном автомобиле, обеды в ресторанах с соответственным женским контингентом. Всё, о чём мечтали в то время все советские люди, окружало и убаюкивало его. И хотя всё, что происходит в детстве, как мы знаем, очень глубоко и основательно отпечатывается в нашем детском мозгу и потом рано или поздно где-то и в чём-то проявляется обязательно – для Ашота это время, видимо, ещё не наступило. Ведь, конечно же видел и слышал маленький мальчик и свечи, и сосредоточенные в моменты молитв лица родителей настолько серьёзные, что ребёнку порой становилось страшно того, кого так, как ему казалось, боятся его родители.

   Но человек подрастал, заботы улицы и друзья как-то отодвинули эту проблему на задний план, и все, связанное с Богом, воспринималось не острее чем древнее фото на стене дедушки Оганеса и бабушки Ануш в настолько обветшавшей рамке, что назвать её багетовой можно было только при наличии определённой и даже недюжинной фантазии. А в жизнь Ашот вошёл обыкновенным советским последесятиклассником, имевшим хороший аттестат и корзину долженствующих сбыться желаний и надежд.

    Жизнь бизнесмена, как известно, не совсем чтобы манна небесная. Имея столь развитую сеть предприятий  у себя в Армении и простиравшейся до российского Поволжья, надо было её контролировать, загружать заказами, материалами, собирать прибыль (причём, делал он это практически в одиночку) – а это, во-первых, дорога, которая могла преподнести (и преподносила!) любой сюрприз из тех, при появлении которых вспомнишь что угодно, в том числе и небезызвестные нашему герою небесные силы; во-вторых – это ночлег всегда неожиданный и который никак нельзя проверить заранее до такой степени, чтобы не ожидать чего-нибудь незапланированного.

   Но всё почему-то обходилось стабильно гладко и только позже, гораздо позже, как поведал он Борису Ивановичу, пройдя через очень многое и оставшись невредимым, осознал – только Господь, только его благословенная рука не позволила никому и ничему над ним надругаться! И хранила, и оберегала, и указывала нужный путь.

 Встречи с уголовными авторитетами – мероприятия из небезопасных, но и здесь как-то удавалось - какими уж ухищрениями! – кто ж теперь вспомнит, да и не хранит человеческая память подобные унизительные для любого нормального человека экскурсы в свои глубины – ни унизиться, ни, тем более, «ходить на цырлах», выражаясь лагерным жаргоном. Общался со всеми как равный с равными. Потом – авария, перелом костей таза, два месяца без движения – всё срослось, как будто ничего и не было.

   А потом появился Гурам. Кто такой, откуда – не вспомнить, но теперь, по истечении многих лет воспринимался он Ашотом как посланник Иисуса Христа в человеческом обличье. Кому-то, может быть, и трудно догадаться, о чём они могли говорить и долгими вечерами в располагающей к этому сумеречности природы, и днём, встретившись случайно и позабыв, кто, куда и зачем шёл. Но люди, пробуждавшиеся тогда навстречу Вере, хорошо знали и содержание этих бесед и результат, от них ожидаемый…

    Потом как и у Бориса Ивановича – семейные передряги, ссоры, нервотрёпки – и, как следствие – развод. Ушёл Ашот из бизнеса, переехал в далёкую Сибирь (сам до сих пор поверить не может, как решился: Армения -  и Сибирь!), открыл небольшую мебельную фирму – семью содержать Библия не запрещает; вскладчину с братьями-верующими поставили молельный дом, в котором они с Борисом Ивановичем и познакомились – Борис Иванович стал ходить туда по просьбе жены и сына сразу с начала реабилитации сына. Здесь и нашла успокоение и тесную связь с Господом намытарившаяся душа Ашота.

- Так чем же так повлиял на тебя этот Гурам, что ты всю жизнь с ног на голову поставил и, похоже, не жалеешь? – Борис Иванович просто пронзал взглядом своего собеседника, и было видно, что голова его вот-вот сойдёт с катушек из-за полного непонимания этого дикого, на его взгляд, поступка, который совершил сидящий напротив человек.

- Когда служишь Всевышнему, жалеешь только тех, кто этого не делает, кто далёк от этого, не подозревая, какая благодать господня открывается душе!

Гурам и был из этих людей, убеждённых в том, что, коль Господь подарил тебе жизнь – ты ему её и должен посвятить, не отягощаясь мирскими заботами и особенно накопительством – великий грех по Библии, да и больше одного костюма с собой не возьмёшь! Меня и до него посещали частенько мысли, как и всякого, кто может хоть на йоту приподняться над собой – так ли всё делаю, правильно ль, вокруг нищета перестроечная, а я жирую как барин – по-божески ли это? – Беседа проходила в Ашотовом мебельном магазине, как раз вошли покупатели-армяне, что-то выясняли, приценивались к красивым диванам, поговорили с хозяином на армянском и вскоре ушли.

- Но самое страшное, что я от него узнал – разными путями люди об этом узнают – что те, кто не примут в сердце Христа, после смерти обязательно будут мучиться в аду.  Это-то и пронзило меня насквозь. Осознал я тут только, насколько я беззащитен и здесь, в живой жизни, а уж после – о чём и говорить! Стал готовиться принять молитву покаяния – а что такое молитва покаяния? Все, кто не знает, думают, что встал на колени, побился лбом об пол, попросил Господа о прощении – и всё. Всё да не совсем. Остаётся вторая – главная часть. Главное – это открыть сердце Господу, попросить его о том, чтобы он вселился в твою сущность и правил тобой именно по своему, по своим заповедям, по своим законам, главный из которых – не впускать никого и ничего в сердце кроме него и не возносить свою гордыню над Господом. В этом суть молитвы покаяния. Вот с тех пор и являюсь слугой церкви.

   Борис Иванович слушал молча, сосредоточенно, и по выражению глаз его нетрудно было определить, какая непосильная работа навалилась на его мозг. 60 с лишним лет быть убеждённым в том, что всё это бред – и вот как оно складывается! Да и наплевал бы он на все эти разговоры, и на их содержание, если бы не сын. Ведь он там, в самом центре этого бреда и при любой возможности звонит и просит читать Библию, «а то я приеду к тебе, а о чём мы с тобой будем говорить? Хотя бы Новый Завет». И читал, и вникал, и каждое воскресенье как истинный верующий приходил в храм, кое-кому рассказал, что его сюда привело. Как оказалось – храм более всего таких и содержал, у кого было то или иное горе, нормальных, как ему казалось, там  быть и не могло.  Хотя кто есть нормальный и кто установил эту так называемую «норму»? Этот вопрос требовал такой глубины размышлений, что Борис Иванович отпустил его с Богом на свободу до следующего случая.

  Во время службы он соблюдал все церемонии, которые требовались в тот или иной момент. Когда шло Прославление под вокально -  инструментальный ансамбль – все стояли, а многие и во весь голос подпевали; иные нотки так царапали морозцем по коже, что слушающий чувствовал себя одним из маленьких человечков, которые толпились вокруг Гулливера. Сообразить нормальному уму было не так уж и трудно, что именно эта цель этой частью службы и преследовалась – дать каждому прочувствовать, как он  мал, что он почти ничто, и только Бог – всё, только Он велик и всемогущ. И Борису Ивановичу приходило на ум, что, скорее всего, именно в эти моменты истинно верующие и ощущали состояние, схожее, по их представлениям, с тем, которое должен испытывать каждый приверженец Христа у ворот рая, с которого и начинается Царствие Небесное.

    Как бы там ни было, но и после полутора лет посещений этих служб никак не склонилось сердце Бориса Ивановича впитать в себя идеи христианства, хотя пастор частенько говорил ему, что он в Вере ещё ребёнок, что пройдёт время, и всё изменится. Но время шло, Борис Иванович всё больше и больше ощущал себя в церкви как Штирлиц в кабинете Мюллера, и как только у сына закончился срок реабилитации, сразу прекратил эти издевательства над собственной душой, и ей вдвойне полегчало: во-первых – сын вступил на путь исправления, а во-вторых – можно было использовать воскресенье с гораздо большей пользой.

  Первое время он ещё несколько раз пытался ходить к Ашоту в домашнюю группу, опасаясь обидеть того своим отказом, но опять, слушая молитвы, больше похожие на завывания древнеегипетских плакальщиц, виденных случайно Борисом Ивановичем где-то на картинке  – разочаровался. Слушая, до какой степени разжёвываются высказывания из Библии и в глубине души возмущаясь, что есть люди, которые не могут понять таких простых вещей – он как-то сказал Ашоту: « Давай лучше ты ко мне. Я один, и никто нам не помешает говорить на интересующие нас темы, а здесь мне не интересно». На том и порешили.

   И в этот раз Ашот, сидя в своём магазине и наверняка изнывая от безделья, пригласил Бориса Ивановича поговорить, на что последний с радостью откликнулся.

- Вот, брат мой Борис, ты не поверишь, - продолжал с упоением владелец мебели и сугубо верующий христианин, - если бы не доченьки мои – сам знаешь, очень уж маленькие ещё они у меня – тотчас бы в любой момент согласился бы уйти в Царствие Небесное. Брат мой, ты не представляешь, какая там благодать! – самозабвенно и мечтательно устремились огоньки чернющих Ашотовых глаз высоко вверх, не замечая нависшую не так уж высоко плоть потолка собственного магазина.

- Но что я там буду делать? Здесь у меня столько важнейших и интереснейших дел, а там я буду без рук, без ног и вообще – без тела, что же в этом интересного – это только лодырям может понравиться! – Борис Иванович кипел от негодования на то, что у Бога не найдётся для него любимого занятия.

- Там не надо ничего делать. Там каждую секунду всё вокруг обновляется, красота сменяется ещё большей красотой – только стой или сиди и любуйся – и так вечно!

- Но ведь я там наверняка буду не один! Ладно, если с тобой где-нибудь тропка сведёт, а если те же лица или там они, наверное, сущности бестелесные, на которые мне здесь-то смотреть нет никакого желания – вдруг и вокруг только они? А ведь спрятаться-то некуда – все наделены такой прозорливостью, что не то, что шила – его кончика не утаишь! Да ещё и навечно! – Борис Иванович от ужаса представившегося ему обхватил голову руками, будто пытаясь выдавить только что попавшее в неё не то.

   Тут пришёл человек и спросил Ашота, не собирается ли тот домой. А который час? - встревоженно спросил Ашот. Так седьмой уже – последовал ответ. Вай-вай, брат мой Борис – эка мы с тобой заговорились! Конечно, уходим!

    Дорогу домой Борис Иванович потом не мог припомнить, настолько голова была забита мыслями. «Это что же, - думалось ему, - Господь создал Землю как черновик, если себя и своих приближенных окружил гораздо большей красотой, от которой невозможно отвести глаз, и известил об этом только истинную паству свою, а для нас, приготовленных к другой участи, это секрет? Впустить в своё сердце Христа… Наверное, для кого-то это не составило никакого труда. А если не получается? Не готов? Или это не каждому и даётся-то, а за какие-то заслуги Господь сам выбирает себе угодных? Значит, я не из них! Да и вдруг на самом деле всё это сказочка, с которой верующим жить легче, зная, что ТАМ потом им за всё воздастся? Тем более, что в главной заповеди сказано, что не может быть никакого другого Бога, но как же мусульмане? Ведь у них Аллах? Ну, ладно, у них с христианами мало различий, хотя если за двуперстие столько жизней положено во главе с Аввакумом, то имя бога – далеко не пустяк! А китайцы, индусы, индейцы, наконец – у тех богов этих было чуть ли не на каждый  час суток помимо тех, которые для более грандиозных случаев! Что с их-то душами? Все в аду? А что там, в аду может гореть, если тело как таковое отсутствует, а душа – душа она что, здесь нисколько ни у кого не мучилась? Не ведаю про таких людей, не слышал, чтоб у кого-то всю жизнь всё было хорошо».

А и то, -  вспомнил Борис Иванович недавнюю новость, услышанную от кого-то, - на солнце миллионы градусов жары, а ведь обнаружили какую-то форму жизни…

    Тут он наткнулся на ветку клёна, росшего у его пятиэтажки и стал вглядываться в неё так пристально, словно увидел её впервые. «Надо же, такая красота! А сколько её на родной планете?» И ему ещё больше не захотелось никуда, ни в какой-то там рай или в другое какое бы то ни было сказочное место переселяться.

   Борис Иванович решительно вошёл в комнату, ткнул по привычке пальцем в пульт телевизора, затем прислушался – и обомлел: бессменный диктор первого канала Екатерина Андреева срывающимся голосом рассказывала о Челябинском метеорите…