…найти себе горе среди счастья. 

А. Дюма, «Шевалье де Мезон Руж» 
                                                                                                                      

Люби ближнего своего, 
                                                                                                                      

но не до такой же степени, 
                                                                                                                      

чтобы он невзлюбил тебя. 
                                                                                                                                                              

Из дневника 

1. 
Вскоре после рождения внучки жизнь пятидесятилетнего Савельева пошла наперекосяк. А со временем ему, впечатлительному и легкоранимому человеку, стало  казаться, что даже и под откос. Хотя внешне ничего трагического не происходило, но лично Савельев ощущал и телом, и особливо душой, как его скромную  стареющую персону тесным кольцом  сжимает непроходящее чувство одиночества. Жена, с которой он прожил тридцать лет, стала резко отдаляться от него, полностью посвятив себя заботам о  внучке. Савельева перспектива люлюкаться с малым дитем не приводила в восторг, поэтому он устремлений жены  демонстративно не поддержал. «Мы должны быть гостями у них, а не работниками», – сказал, как отрезал, когда жена неделями жила в молодой семье, приняв на себя все заботы главной матери, а Савельев оставался дома  один и часто на ночь голодным. Готовить он не любил, а поэтому не умел делать даже самого  элементарного – пожарить яйца. Перспектива подолгу оставаться  голодным  его раздражала. Хотя он уже давно определил, что всю долгую совместную супружескую жизнь они жили как бы  в разные стороны. Хватило появление внучки, чтобы разбежка в стороны усилилась. 
Охлаждение между супругами произошло давно, но оно как-то скрывалось обоими, а после рождения внучки получило законченную юридическую форму. Как часто бывает в таких семьях, жена – практичная и порывистая на все новое, а Савельев  к жизни мало приспособлен и всецело опекался женой даже по мелочам. Но в то же время он был непомерно обидчив и  излишне требователен к близкому окружению. А поскольку близкое окружение поредело и стало удаляться по объективным причинам, то Савельев предпочел организовать свое собственное движение удаления. Естественно, лучшим объектом для этого могла стать другая женщина, но поскольку Савельев по работе имел дела в основном с мужиками, и  места, где пребывают  чаще дамочки, особенно те, которые и в одежде кажутся обнаженными, никогда не посещал, то завести новый роман ему явно не светило. 
 

2. 
Последний раз такая попытка сорвалась лет в сорок пять, когда он стал по выходным захаживать на чай к своей парикмахерше, схоронившей годом раньше мужа, товарища Савельева. Вел с ней умные  беседы за жизнь и даже еще в голове не сформулировал мысль, а куда это может завести, как шустрая бабенка проявила инициативу первой, и Савельев ощутил в своих штанах ее горячие  быстрые руки. «Что ты такой неловкий, – зашептала она ему в ухо. – Обними же меня покрепче, погладь!» – командовала хозяйка дома, разминая его плоть. И Савельев растерялся. Тут тебе и мысли, что он давненько и законную свою супругу не обнимал, а она как бы даже мирилась с этим ходом семейной жизни, да и память о товарище, которого схоронили только год назад, не позволяла лапать где ни попадя  вдову, да к тому же еще и активная раскрепощённость дамочки – всё это смутило Савельева. Нельзя сказать, что он был зашуган сексуальным однообразием семейной жизни, но он впервые  испугался перспектив. И потому резко поднялся, всем телом оттолкнув жаждавшую ласк даму, и ушел, оставив ее в полном недоумении. Она еще попыталась  при встрече выяснить отношения, но Савельев  глухо буркнул, что не собирается изменять жене, да еще нетрадиционными способами, хотя и так было очевидно, что основная  причина  крылась явно в другом. «Да, господи, много ли нам уже нужно?! Обнял бы, поцеловал, поговорили бы, ты ж такой умный, тебя слушать одно удовольствие», – канючила  подхалимски вдова, но Савельев остался непреклонен. И хотя он гнал прочь мысли об этом, но они сидели в нем занозой: активная половая жизнь прошла. 
Поэтому Савельев в своем одиночестве без жены думал о тех, кого приятно вспоминать. Их было немного – всего семь девушек и женщин, в том числе  его супруга, роман с которой был быстрым и закончился женитьбой. Вспоминались  молодые годы семейной жизни, правда, неожиданно примешивались скоротечные романы Савельева, которые заканчивались без последствий. Он уже в который раз подумал, что неизвестно, изменяла ли ему жена. То, что она не могла блюсти верность, и дураку понятно. Ведь у него это случалось и не становилось предметом семейных разборок, значит, и романы жены могли пройти незамеченными для его глаза. Тем более что Савельев был человеком ненаблюдательным. 
В один из вечеров Савельев достал старый проигрыватель с виниловыми пластинками, которые каким-то чудом сохранились в их доме, и стал слушать  песни  молодости. Под них вспоминалось приятней, а одна из песен – про скорый поезд, который уносит лирического героя куда-то вдаль, напомнила о первой юношеской любви – Марии Мохначевой, с которой он учился в школе, и затем уехал из города и даже несколько месяцев переписывался. Но эпистолярный роман вскоре оборвался – Мария вышла замуж, что неудивительно. Красивая девушка всегда была под пристальными и жадными взглядами местных парней, а поскольку Савельев уехал служить в армию на два года, как тут же Марию атаковали оставшиеся на свободе. Именно песня про скорый поезд звучала на перроне, когда Мария провожала Савельева, и теперь будила воспоминания о том радостном времени. На музыкальное пристрастие мужа жена отреагировала  равнодушием, только однажды упрекнула неопределенно: «Какой же ты все-таки…» – и оборвала фразу на полуслове. Недоговоренность всегда была  визитной карточкой их дома. 

 

3. 
Савельев каждый день ставил пластинку с песней по несколько раз, слушал и вспоминал, вспоминал, вспоминал… Жаркие поцелуи в подъезде и на игровой площадке детского сада, куда она заходили с Марией, прячась от любопытных взглядов прохожих. То было целомудренное время, когда молодые скрывались от посторонних глаз и не демонстрировали свои желания и чувства. Савельев ощущал упругое тело Марии под одеждой, которое тянулось к нему каждой клеточкой.  Но был между ними негласный   внутренний запрет – не спешить, не делать этого раньше отведенного  кем-то срока. Запрет действовал  с ее стороны, и укреплен  был внутренней робостью Савельева. Девушка представлялась ему такой возвышенной, такой чистой, что он просто панически боялся делать с ней это. 
Когда  ему написали, что Мария вышла замуж, Савельев  решил  застрелиться и попросился вне очереди в караул. Но, стоя у самолетов под чисто вымытым летним дождем звездным небом, он дважды уже был готов к выстрелу, но каждый раз видел  падающую звезду и успевал загадать два желания. Годы спустя Савельев уже не мог с точностью вспомнить, что это были за желания, но то, что оба  посвящались Марии – знал наверняка. И только жажда проверить – счастливые ли звезды падали над ним, спасли его тогда от рокового шага. 
Марию он видел только один раз. В родной  город приехал годы спустя на похороны матери. Савельев шел  на девятый день с кладбища, а навстречу – Мария, за ее руку  держалась маленькая девочка. Мария была грузной, рыхлой, потной. Лишь только глаза напоминали прежнюю Марию, да семенившая рядом девочка была ее точной копией в молодости. Все это Савельев увидел в одночасье – и внутренне усмехнулся. Эта кривая усмешка злорадства  всегда появлялась на его лице, когда он торжествовал. Удивительно, но ничего не дрогнуло в  сердце. Оно было сухим и равнодушным. Он знал, что, в отличие от Марии, он мало изменился, подтверждение  этого он читал в ее глазах. Мария тоже узнала Савельева, он читал ее смятение во взгляде, и еще мольбу – не подходи! Именно так – проходи мимо, не останавливайся.  И по тому, как Мария убыстрила шаг, стремясь проскочить мимо Савельева, убедился, что правильно понял. А так хотелось остановить, что-то сказать, не обязательно обидное… В этом отрезке в несколько секунд Савельев в последний раз выполнил желание Марии: они разошлись, ни проронив ни слова, даже не поздоровались. Уже потом Савельев со стыдом вспоминал эту встречу, но ничего нельзя было поправить, изменить. Оставалось только забыть, вычеркнуть из своей жизни. 
И теперь эта музыка, эти песни, эти воспоминания говорили, что жизнь могла пойти иначе. Именно с Марией она могла быть другой – и у него, и у нее. Ему почему-то казалось, что они оба несчастливы. Он – здесь, на чужбине, она – где-то там, в их родном городе. Он не сомневался, что Мария живет в их городе  и никуда не уехала. И ему нужно ехать к ней.  Если не переменить их жизнь – что менять, ведь жить осталось-то всего ничего, – то хотя бы все прояснить. Ехать  недалеко, всего одну ночь поездом, при постоянном отсутствии жены – никто и не заметит. С этими мыслями Савельев обнаружил себя в поезде, засыпающим на нижней полке полупустого вагона. 
Спал он так крепко, что проводник с трудом разбудил его перед  станцией назначения. Даже не умывшись, не почистив зубы и не расчесавшись, Савельев выскочил на перрон родного города, где был единственным прибывшим пассажиром. 
 

4. 
Только выйдя на площадь перед вокзалом, Савельев впервые задумался, что не знает адреса Марии. Мимо шли незнакомые люди, он внимательно всматривался в лица, пытаясь что-то в них узнать, но это были  лица неизвестных ему людей. Город тот же, а лица другие. Родственников в городе не имелось,  над всеми завязал земляные узелки могил на старом кладбище. Но в старых городах люди редко меняют адреса, осенило Савельева, и он решительно направился к дому, где подолгу простаивал с Марией под ее окнами. Мать требовала от них быть на глазах – и Савельев свято соблюдал установленное правило, и потому ему доверяли, когда он изредка умудрялся уводить девушку подальше от родительских глаз. 
Городок  небольшой, здесь в любую  точку, если ты налегке, можно без труда добраться пешком, особенно, когда вдоволь свободного времени. Савельев не знал – радоваться ему, что город мало изменился за время его отсутствия, или огорчиться, что перемены, прошедшие по стране, почти не коснулись здешних мест. И остановился на том, и  принял как должное, как факт, что теперь ему будет легко найти дом Марии. Пока об этом думал, ноги его несли по известному адресу, и опомнился он лишь когда оказался перед дверьми и, не раздумывая, нажал на звонок. Дверь открыл маленький мальчик все с теми же живыми синими глазами. Внук, промелькнуло в сознании Савельева. Тяжело ступая, вышла женщина. Толстая, распухшая, с усталым лицом изработанной бабы, с легким запахом перегара дешевого вина. 
– Тебе чего? – посмотрела она без удивления на Савельева. 
– Мария, это я, Савельев Виктор! 
– Узнала, ты мало изменился, не то что меня разнесло. 
– Хотел тебя повидать! Поговорить! 
– Однажды виделись, даже сделал вид, что не знаешь меня, не поздоровкался, – напомнила Мария ту давнюю встречу. 
– Прости! 
– Да ерунда. Я и сама-то не хотела с тобой говорить. Так чего приехал? 
– Знаешь… – Савельев осекся, потоптался как-то неловко, огляделся по сторонам, снова увидел мальчика с синими глазами, который так и стоял перед Марией и внимательно слушал их разговор. И решился сказать главное прямо здесь. – Я только сейчас понял, что любил только тебя. Когда мне сказали, что ты вышла замуж, то думал – застрелюсь, и уже был готов пустить пулю. Но на посту я увидел падающие звезды и загадал желание, что мы снова встретимся и все у нас будет хорошо вместе, – как-то неожиданно Савельев вспомнил содержание своего желания, которое до сих пор так и осталось неосуществленным. 
– Видать, звезда, Витя, была несчастливая для нас. Поздно менять и соединять собрался. У меня уже внуки… 
– Так у меня тоже внучка… 
– Тем более!  Да катись колбаской по Малой Спасской, – неожиданно выкрикнула она, резко задвинула за спину внука  и захлопнула дверь перед гостем. 

5. 
Савельев окаменело стоял перед дверью, где всю жизнь жила его любимая девушка, состарилась, огрубела. Он пытался понять, что делать дальше, как поступить. Но тут услышал мужской голос за дверью: «Кто там?» – и женский  в ответ сказал: «Да урод какой-то, адреса перепутал, девушку всё свою ищет», а мужской подытожил: «У нас тут девушек отродясь не было, только бляди». И смех, женский и мужской, заставил Савельева отойти от двери. Он еще в горячке хотел позвонить, вызвать Марию и наговорить ей гадостей, которые в нем   тлели прежде, копились словами, предложениями, монологами и прятались в преисподней души, никогда не выходя на свет. Но передумал и пошел на улицу, во двор, где бегали дети, где мало что поменялось за время его отсутствия, только люди были другими, они не узнавали Савельева, и он никого не знал. Выйдя на свет, решил направиться туда, где его знают и ждут – к могилам папы, мамы, бабушки. Там можно все рассказать как на духу, там и выслушают и что-то подскажут. Хотя и там Савельев не ждал успокоения: найдет ли он могилы самых дорогих  ему людей, ведь если город не изменился, то кладбище всегда в переменах новостроек.