Детство на обочине Ангарлага. Часть вторая

Продолжение. Начало смотреть здесь

СОСЕДИ

В нашем дворе проживало несколько интересных семей. В семье Никифоровых-Нестеренко, конечно же, были книги, но Аля Никифорова была старше меня, и наши интересы не очень совпадали. Аля активно руководила моим развитием, а ещё больше влияла личным примером. Однажды она организовала у нас дома встречу Нового (1954?) года. Несколько ребятишек без пяти двенадцать выстроились перед репродуктором со стаканами в руках. Что в стаканах? Вода или чай. Мы выслушали поздравление, громко стукнулись стаканами и стоя слушали Гимн Советского Союза. Это очень впечатлило и впечаталось. Аля устраивала нам громкие читки. «Зимовьё на Студёной» Мамина-Сибиряка, его же «Серая шейка», «Дети подземелья» Короленко. Мне было невероятно трудно сдерживать слёзы при чтении этих трагических историй, но без них я была бы другая. Я благодарна этой сильной интересной девочке. На её попечении были четыре младших брата, а она тянулась ко мне и тянула меня.
В первом классе я подпужилась с Софой Грачёвой, она была младше меня и жила в первом доме нашего околотка. Моя мама настороженно отнеслась к моему знакомству с этой семьёй, ей почему-то не нравился папаша Грачёв, усатый брюнет, ходивший в военной форме чёрного цвета, напоминавшей немецких фашистов, и я решила, что именно в этом причина её неприязни. Тогда я не знала, что это форма офицеров НКВД. Удивительно теперь для меня, что ему повышали звания, и он был очень горд и званием и формой. Сонина мама, по фамилии Германова, казалась, а может, и была на самом деле, аристократкой. Во-первых, она не работала, во-вторых, принимала гостей в атласном халате, а в-третьих, подавала на праздничный стол множество невиданных закусок. Именно у них я впервые попробовала крабы. Германова не чуралась книг и поощряла мой интерес к красивым изданиям. Но самым удивительным в этом доме были настоящие, прямо на ёлке горящие свечи! День рождения Сони совпадал с новогодними праздниками. На сохранившемся фото мы сидим за круглым столом, уставленном яствами. Сонина мама нас активно угощает:
- Жорик, кушай крабы. Твоя бабушка сказала, что ты очень любишь крабы.
Я тоже пробую крабы. Они не очень-то, но их любит Жорик, а я люблю Жорика, значит, я должна полюбить крабы, думаю я про себя и смотрю с восторгом, но с опаской на свечи, горящие на ёлке. Но Сонина мама бдительна тоже: она постоянно поправляет свечи. Каково-то было ей! И готовить, и угощать, и поддерживать беседу, и свечи наблюдать! Я стараюсь усвоить этот стиль и ритм для последуюшей жизни. Но кто знает, может, в наше отсутствие сюда приходили слуги? Всё бывает в жизни, а особенно тогда, когда начальникам и офицерам ГУЛАГа было положено многое в дар, в том числе и рабочая сила. А Сонин отец, видимо был из числа хозяев.
Жорик Марголин жил во втором доме, а я в третьем. После подготовки уроков, я шла на занятия к Жорику. Почему-то он жил без родителей и не ходил в школу. Его обучал дедушка. Через год Жорик сдаст экзамен и поступит во второй класс ленинградской школы. А сейчас меня подробно расспрашивают, что проходили в школе. Потом мы садимся за игры. Помню, что мы играли в лото. Это, как сказала его бабушка, развивает внимание. Но больше мне нравилось детское лото, в котором картинки делились надвое, и надо было подбирать пару или искать дубликат картинки на розданных картах. Одна игра называлась «Сила». Я бы назвала её «Тяга». Для лошади надо было найти повозку или седока и т.д. Я чувствовала, что это старинная игра. Но были и новые. Буратино с кубиком и фишками. И вот этот Буратино меня так заинтересовал, что Марголины вручили мне большую книгу для чтения с картинками про Буратино и всех его друзей. Вторая книга оказалась ещё интереснее, но сложнее. В ней были трудные имена. Это известные «Путешествия Гулливера» Я спотыкалась на именах и потому читала долго. По этой причине Бабушка Жорика перестала давать мне книги, а зря. Я очень дорожила их книгами и даже стала в будущем библиотекарем детских и школьных библиотек.
Живший рядом с Марголиным мой одноклассник Игорь однажды сказал:
- Ты всё с Жориком, да с Жориком, а все соседи уже говорят про вас: муж и жена.
Меня это ужасно смутило, и я решила больше к Жорику не ходить. Вероятно, никто так не говорил и не думал, а Игорь всё сочинил. Его любили дамы постарше, а мне он никогда не нравился. Пожалуй, его задевало моё равнодушие, и он время от времени напоминал о себе какой-нибудь пакостью. Однажды на пионерском сборе он доложил всему классу, что весь двор обижен на меня за игру в поликлинику, когда я лечила детей, перемазав их йодом и зелёнкой. В другой раз он подговорил маленького Генку сказать мне неслыханную непристойность и ухмылялся, заметив мой шок. Я была популярна в своём дворе. Творческая активность не давала мне покоя. Мне хотелось объединить малышей нашего двора и вдохновить их на большие дела. Я организовала концерты и получила от взрослых прозвище-звание «Наш режиссёр». Это и не давало покоя Игорю. Но это было потом, а пока я в первом классе.

КРАСНЫЕ ЧЕРНИЛА

И так, я учусь писать чернилами деревянной ручкой со вставочкой – пером № 11. Надо писать «с нажимом» и не на одну, как пишут теперь, а на две клеточки в высоту. Надо писать красиво, а это очень трудно. Учительница Елизавета Васильевна Червинская спокойно улыбается нам, но поблажек не делает. Каждый день проверяет тетради и ставит красными чернилами оценки. Она выводит их очень красиво, с нажимом. Я дома играю в школу. Красных чернил нет. Как хочется красных чернил! Однажды я делюсь этой сокровенной мечтой с соседкой по парте Олей Горюновой. Она же в ответ так просто:
- А у нас есть. Приходи с бутылочкой, я тебе отолью.
Какое счастье! У меня будут красные чернила, и я буду ставить оценки своим воображаемым ученикам в их маленьких тетрадках! В февральский день я иду к Горюновым на Набережную. Они проживают в отдельном доме за забором. Сначала меня поражают пространства их жилья, несколько отдельных комнат (у нас была одна комната и кухня), мебель, ковры и зеркала, но более всего - растения разной величины и разных видов. Оля ведёт меня из своей комнаты в комнату старшего брата. Это веранда, здесь прохладно. Показывает большую коллекцию марок. Я напоминаю про чернила. Она берёт поллитровую бутылку, полную чернил, и ведёт меня в ванную, где размещается большая белая ванна с водой, а в воде плавает свежевыстиранное бельё. Потом берёт мой пузырек и начинает переливать из большой бутылки чернила над бельём. И вдруг чернила льются мимо и бельё окрашивается в розовый цвет! Я в ужасе: что мы натворили! «Ничего страшного», - говорит Оля и вынимает пробку из ванны. На моих глазах вода вытекает вся! «Что же теперь будет?» - со страхом думаю я. Но Оле подвластно всё! Теперь она включает кран с водой, который я не сразу заметила. И, представьте, чистая вода заполняет, журча, ванну. «Оля! Ты что там делаешь?»- издалека кричит мама. «Ничего! Воду включаю!» - кричит она в ответ. Я была потрясена от этих впервые увиденных чудес!
Дома взахлёб, стараюсь по порядку, рассказать маме, где я была и что видела. В своём рассказе я перехожу на необыкновенные цветы, растущие у Горюновых. «Так ты попроси отростки». «А дадут?» «А ты спроси, может, и дадут» И дали! И у нас росли олеандр, роза, бегония и клён абутилон – они так украшали наше небогатое жилище!

МЕДИЦИНСКИЕ ИГРЫ

Я не стала врачом, хотя к этому, казалось, были все предпосылки. Мамина сестра, наша тётя Шура, работала фельдшером. На одном её примере делались выводы, как значима в обществе роль медицины и фигура медика. В детском саду, а потом и в школе - постоянные медосмотры. Но рыбий жир, который вливала в нас медсестра детсада, был для меня настоящей пыткой. Глядя на убывающую бутыль с рыбьим жиром, я прикидывала, когда закончатся эти пытки. Кто-то из детей посоветовал мне заглянуть в угол кабинета заведующей. И что же? Я увидела новую огромную бутыль этого тошнотворного «напитка»! Вот в этом причина, почему я всё-таки не стала врачом: насилие! А помогать людям мне нравилось всегда.
Авторитет врача был особенно велик в провинции, повсюду о них шли разговор - о хороших врачах, разумеется. Мою мамочку они спасли от смерти, хотя она продолжала жаловаться на сердце. Ссыльная латышка, мать красавицы Мильды, показала моей маме таблетки сердечками – эта форма говорит, что они «от сердца». Моя старшая сестра Клара жила тогда у отца в Риге. Мама заказала ей эти таблетки, и они уменьшили частоту её сердечных приступов.
В разговорах заказчиц платьев, или в поликлинике, ожидая приёма врача, я без конца слышала две фамилии: Смирнов и Зацепин. Это были два бога в нашем посёлке Заярске. Я внимательно прислушивалась и сделала выводы, что Смирнов – это хирург, а Зацепин – дамский доктор. Как я поняла, их основная работа проходила в ОЛПе. ОЛП – это особый лагерный пункт. Там находилась больница, куда укладывали больных на операции, и там нашей маме сделали укол в сердце. Работали там лучшие врачи. Как они попали в такую глушь? Возможно, что в связи с «делом врачей» 1949-го года. На прогулке в детском саду я организовала детей в игру «Смирнов и Зацепин». Я была координатором в этой игре. Назначив двух умных красивых мальчиков «докторами», присвоив им имена местных светил, я ставила «диагноз» и отправляла соответствено всю старшую группу к Смирнову или к Зацепину. Все суетились, все носились по двору сада, все хотели попасть к тому или к другому – кому кто нравился, а я распоряжалась, к кому им надо. Ни о какой гинекологии речь, конечно же, не шла. Просто женщины и, следовательно, девочки, «предпочитали» Зацепина. Да и я лучше знала, к кому им идти, хотя мальчики-врачи никакого лечения не проводили – не умели. Это просто была подвижная игра.
Однажды летом, оказавшись в Братске у бабушки, я организовала игру «В ренген». Конечно, правильно «рентген», но я как слышала от тёти Шуры, так и говорила. Придя уставшая с работы, тётя Шура без конца жаловалась на постоянные шумные очереди на рентген. Люди спорили, кто за кем, кричали и мешали работать. Я усвоила, что «ренген» так необходим людям, что они готовы ночь не спать, караулить очередь (а ведь они приезжали в поликлинику Братска из отдалённых деревень), и потому имели право кричать и толкаться.
Как-то собрались в нашем дворе подружки. Хотелось интересной игры. Мы были на сеновале - здесь я могу хозяйничать, и пахнет хорошо. А внизу живёт корова, но сейчас она на выпасе.
- Давайте играть в рентген. Вставайте в очередь. Спрашивайте, кто за кем. Ну что вы так тихо стоите? Надо шуметь и толкаться! – и я показала, как. Для этого я с силой сдвинула очередь, и одна, по имени Тамара, упала с сеновала вниз на грязную коровью площадку! Все затихли от ужаса! Тамара ушиблась, испугалась и заплакала. Я тоже готова была плакать: было очень жаль подружку, но необходимо было действовать! Я сбежала по лестнице вниз, погладила Тамаре спину – она показала на ушиб. Быстро принесла ковш воды, смыла с неё следы навоза. Тамара всхлипывала. Игра закончилась. Страшная мысль не давала мне и Тамаре покоя: вдруг вырастет горб?! Отец Тамары был начальником милиции, что ставило моё будущее в полный тупик. Мои домашние не совсем поняли, что произошло. Ну, упала девочка случайно, но ведь не кричала, значит, всё нормально. Я не вдавалась в подробности, решив подождать диагноза. На следующий день Тамара с радостью сообщила, что горб расти не будет – так сказала её мама. Я вздохнула свободно, и мы продолжали дружить.

СВОБОДА

Уже в первом классе я ощутила на себе много обязательств и гораздо меньше свободы, но поначалу я не осознавала этого, а что-то временами тяготило меня. Я понимала, что теперь я школьница, и всё-таки психологическое различие моих ощущений до школы и теперь напрягало меня. Вы скажете, что всё это нормально, и я соглпшусь с Вами, но я так устроена, что пока не осознаю какое-либо явление, не успокоюсь. Так было с экскурсией, и так вышло с несвободой. Может, это жестоко по отношению к самой себе, может, это вообще проявление болезни, но уже в детстве я начала проводить над собою эксперементы, к сожалению, вовлекая в них других, не подозревающих о моих намерениях, людей. Потом они, естественно, возмущаются моей бесчувственностью, и не догадываются, что жестока я бываю прежде всего к себе самой, а за них страдаю вдвойне. Но ближе к делу.
Как обычно, летом меня привезли к бабушке. Поили молоком, кормили овощами, яйцами и творогом со сметаной. Я познакомилась с местной детворой, качалась во дворе на качелях, не читала, да и книг в доме не было.
Однажды в ворота постучала соседка, а дома я одна. Она не долго объясняла цель прихода:
- Там сидит мой мужик во дворе. Я хочу посмотреть, что он делает.
Я очень удивилась, только и поняв, что мужик не в нашем дворе. Но как же она его увидит у нас? А она подошла к заплоту – так назывался забор, и прилипла к нему. Я подошла тоже и, как на ладони, увидела в соседнем дворе двух пьющих мужиков. Соседка не уходила, шепнув, что ей надо их послушать. Мне тоже стало любопытно, что же такого необычного они скажут. Мужик слева вёл беседу, а справа поддакивал, кивая. Смуглый заросший «левый» говорил громко, перемежая речь нехорошими словами. Он выражал свои чувства возмущения почти как моя бабушка, но разница была видна. Это был очень сильный человек! Он ничего не боялся. Он был свободен! Но это я поняла потом, а сейчас просто так же приклеилась к забору. Наконец, он произнёс самое смачное ругательство. Я ощутила в нём наивысшую степень свободы и отлипла от забора. Вскоре женщина ушла. У меня было такое волнение, будто я побывала в театре и чуть ли не катарсис испытала. Возможно и потому, что в нашей семье не было мужчин.
К концу лета я вернулась домой. Меня потянуло в старый двор – там жила моя одноклассница, ещё одна Тамара. Или мы встретились в книжном магазине, покупая перед школой учебники. В старом дворе я ощутила свою прежнюю свободу – вне школы и даже вне детсада. Мне захотелось вернуть или закрепить это чувство. Дома была Тамарина мама. Мы ушли во дворик, а потом в их сарай, где были дрова, старые игрушки, и где можно было общаться свободно. Но мне и этого было мало. Я наскоро сымпровизировала столик, велела Тамаре принести в стаканах воды. Мы чокнулись и я, как тот свободный мужик, свободно выругалась!.. Наступила тишина. Раздался голос:
- Тамара! Что там происходит?
- Это не я! – пискнула Тамара.
И я ушла домой. Смешанные чувства одолевали меня. Чувство удовлетворения с чувством стыда и разочарования. Я училась видеть себя со стороны, и мне совсем не понравилась я в новом амплуа - в роли мужчины.
Через несколько дней моя мама сказала:
- Я слышала от людей, что ты материлась. Чтобы этого больше не было. - Так и вышло. С той поры я никогда больше не произнесла нехорошего слова. Но, может, и жизнь меня берегла? А чувство свободы я стараюсь сохранять другими способами.

СМЕШНО

Часто вспоминаю бабушку, её поговорки, её словечки. Из грубых слов чаще других было привычное «холера» Так ругали меня, курицу, петуха, соседей, даже тальник, который неожиданно пророс в заборе.
Смеяться было не принято, и редко позволялось. Когда сёстры начинали хохотать, бабушка ворчала:
- Ну, заржали! Что ни дурно, то потешно!
Я тоже любила посмеяться. Ведь смех даёт разрядку, снимает напряжение и даже страх. Я так порой смеялась, что запрокидывала голову, за что сразу от матери получала тычка за неприличное поведение.
Девчонки и мальчишки рассказывали анекдоты. Я воспринимала их как реальные истории, но не понимала их смысла. Все смеются, значит, смешно. Большинство анекдотов про армян и про евреев. Я долго думаю, почему про них. Это потом узнала, что сами евреи и сочиняют анекдоты, а тогда я поняла, что их за что-то осмеивают. Но не понимала, за что. Решила спросить у сестёр, но они всегда смеются надо мною. Как бы спросить так, чтобы поосторожнее? Вот я и говорю:
- Еврей и армянин – это смешно. - В ответ воцаряется подозрительная тишина, которая в привычном галдеже пугает. И гроза разразилась!
- Мама! Ты слышала, что она сказала?!
Я опять повторила. У мамы строчит машинка, и она не слашит нас. Сёстры подбегают к ней и наперебой повторяют мои слова. Мама не сердито, но очень строго, повернувшись ко мне:
- Не смей говорить такое! Чтобы я больше этого не слышала!..
Материнское слово имеет силу. Я усвоила урок, хотя на свой вопрос не получила ответа. Через несколько лет я узнала, что отец моих сестёр еврей, что я ношу общую с ними фамилию. Потом все выйдут замуж и возьмут новые фамилии, а я оставлю. Оставлю по разным причинам эту привычную, как имя, но чужую по крови фамилию, а по сути, это мой псевдоним.

ГОЛУБАЯ ЧАШКА

- Выпью-ка я стаканчик чаю, - по старой привычке говорила мамочка, когда мы уже сто лет пили из чашек. И вспомнился случай из далёкого детства.
В те времена мы жили столь скудно, что в доме не было ни одной чашки. Пили из стаканов. В войну и после войны, за редким исключением, так жили все. Моя средняя из сестёр Тамара училась в иркутском техникуме. Она-то знала, какой подарок нужен маме. Ей нужна была чайная чашка. Сестра копила деньги, отказывая себе в необходимом. И вот чашка куплена в Иркутске, привезена на пароходе в Заярск и вручена мамочке! Все оценили этот прекрасный подарок! Тонкий фарфор нежно-голубого цвета с позолотой. Тамара и мне привезла подарок. Это был кукольный чайно-кофейный сервиз из розовой пластмассы. Из него я поила кукол, а сама смотрела на мамину чашку - она не давала мне покоя. Так навсегда я полюбила фарфор. Когда мама была на работе, я пила чай из её чашки, но довольно скоро не удержала и разбила.
- Ну вот, - сказала, придя с работы, мама. - Надолго собаке блин! - Обычно так грубо говорила бабушка, но мама иногда повторяла её слова. Я горько плакала. Но история имела продолжение.
Сестра долго не могла успокоиться, и когда я в очередной раз наливала чай куклам, она спросила:
- Где тут у тебя чашка? – Я показала чашечку
- Так вот тебе! – и каблуком раздавила её.
Я ничего не ответила, только заплакала. Было понятно, что это отчаянная месть за моё преступление. И не только месть, но горькая обида.
С этого времени Тамара решила всерьёз взяться за моё воспитание.

МЕСТЬ

- Сейчас, - однажды сообщила средняя сестра, - Я приготовлю тебе яичницу. Ты же любишь яички?
Она достала яичный порошок, привезённый ею из Иркутска, развела его водой, вылила на сковородку. Я смотрела, как эта яичница превратилась в блин. Тамара переложила его на тарелку и придвинула ко мне: «Ешь!» Я попробовала:
- Не вкусно! Я не хочу.
- А ты ешь!
- Нет, не буду.
- Я тебя никуда не пущу, пока не съешь.
Я не ожидала от сестры такого насилия, стала выбираться из-за стола. Чем кончилось? Скорее, моими слезами и даже криком. Но я не съела: это была не яичница.
К концу лета мне удалось взять реванш, и даже дважды. Как-то все ели арбуз, и Тамара решила, что доедать остатки она имеет полное право, хотя я так не считала, но помалкивала. Она доела арбуз, выпила остатки сока и убежала по своим делам. В арбузную чашку я быстро налила воды из умывальника и села читать. Вернувшись, сестра вскрикнула от радости - сколько накопилось соку! – и жадно проглотила сок, то есть воду.
- Что-то не сладко, - разочарованно подвела она итог.
- А я воды из умывальника налила.
- Тьфу! - Сказала она.
Гуляя по нашим дворам, временами я натыкалась на стихийную помойку. Там встречались интересные вещи. Помойку регулярно убирали, она не была узаконена, поэтому на ней всегда валялось всё чистое и свежее. Я находила здесь красивые коробочки, бутылочки из-под духов и коньяка, которого в нашем доме отродясь не водилось, и однажды – орехи! Они были без скорлупы, я таких не видела и не пробовала. Их обжаривали и на этот раз подожгли, сразу выкинув. А тут я, и сразу их сцапала! Принесла домой спокойно полакомиться, но вижу Тамару и решаю поделиться:
- Орехов хочешь?
- Хочу! Вкусные. А ты где их взяла?
- Да на помойке!
И сестра плевалась и смеялась попеременно, а вечером жаловалась:
- Надо же! Напоила из умывальника, накормила с помойки! - Но не сердилась. В случае с орехами я не собиралась мстить, но так сошлось. Вспоминаю эту историю с лёгким чувством сожаления. С лёгким потому, что забавно было. Смеялись все. С сожалением потому, что я не люблю мстить, даже если очень обижаюсь и злюсь. Потому мне стыдно, что я мстила.

КАЛОШИ

Будучи первоклассницей и возвратившись из школы после километрового пути, я доставала ключ из портфеля, но пока отпирала на морозе висящий замок, делала в штанишки. Очень расстроенная, я входила в дом, раздевалась и начинала стирать мокрое бельё под умывальником, потом сушить у печки.
Наступила весна. Мама купила мне кожаные зелёные ботиночки, а на них надевались чёрные резиновые калоши с малиновой байковой подкладкой. Я была счастлива: красиво, сухо и тепло! Но по причине моего авантюрного характера этот рай под моими ногами вскоре начал разрушаться. Я бродила по лужам со страстной настойчивостью. Зов ли природы, страх ли воды, который та же природа толкала меня преодолеть, но я опять не просыхала. Вода в лужах сменялась густеющей чёрной грязью. Мои ноги увязали в ней, и я, стремясь сохранить равновесие, чтобы выбраться и при этом не упасть, вытягивала ногу в ботинке из чернозёмной каши, оставляя в ней калошу, на глазах заполнявшуюся грязью. Не удержав равновесия, следом я ступала туда же чистым ботинком.
Выбравшись на сушу, я начинала «исправлять ошибку». Сначала выливала грязь из калоши, потом очищала палочкой ботинок, пыталась вдеть его в калошу, но не получалось, да и пора было идти домой. Пока не пришла с работы мама, надо «замести следы». Под умывальником я мыла обувь, долго вытирая её носовым платком, стирала платок и всё сушила.
И зачем я испытывала такие муки? А я приобретала жизненный опыт. Такой опыт тоже нужен, и он пригодился в воспитании моих детей. Не запрещайте детям шлёпать по лужам, но приучайте их к самостоятельности.

ЦЫПКИ

Бродя по лужам, я не только студила и мочила ноги, но и руки. На руках образовывались цыпки. Почему цыпки? Может, это медицинский термин? В моём понимании это как-то не связывалось с курами и безобидными цыплятами. Мама ругала меня за цыпки, то есть обветренные руки с огрубевшей кожей и даже с кожаной коркой. Руки были некрасивы, они краснели и болели, когда лопалась кожа.
Однажды мама продемонстрировала, как от них можно избавиться. Она налила горячей воды в таз, положила туда кусок мыла и велела опустить в раствор руки. Было больно, потом приятно и даже радостно: цыпок не будет! Промокнув руки полотенцем, она смазала их вазелином. Руки горели! Я терпела, но слёзы капали. Я знала мамин ответ: «Не бродись!»
Но я бродила и бродилась, а цыпки скрывала, мазала руки насухо – так было не больно, но не эффективно.
Однажды в школе был неожиданный медосмотр. И вот я без формы, сгорая от стыда за цыпки, подхожу к врачу, а она начинает гладить меня по рукам, приговаривая:
- Ах, какие милые девочки! Ну, какие милые ручки! – «Она смеётся надо мною!» - думаю. Она же прдолжала млеть. Да что же это было на самом-то деле?!

ПЁТР ИВАНОВИЧ

Вообще-то я называла его дядей Петей. Он появился в нашей с сестрой жизни очень кстати. Он открыл для нас совсем другую сторону бытия, вовсе не бытовую её часть, которую мы уже неплохо знали, а сторону, о которой смутно догадывались, но не ведали, как же прикоснуться к ней. Вы о чём подумали? Нет, это совсем другое. Это - Искусство! К сожалению, наша мама не очень ценила так нужное нам искусство. Хотя она считала, что я уродилась в неё, что она тоже рисовала и даже сочиняла стихи, любила протяжно сказать: «Что это – искуусство!?»
Пётр Иванович стал нашим отчимом. Я лично не замечала никаких нежных чувств между ним и мамой. Ну, живёт у нас, хочет меня удочерить, даже дать свою фамилию Ермаков. А зачем мне его фамилия? В классе уже есть одна Ермакова.
Пётр Иванович отбывал срок, он освободился: работает в клубе музыкантом, ещё он фотограф, делает фотомонтажи об экономических достижениях нашей страны. А ещё он художник. По-настоящему грунтуя холст, он пишет масляными красками большие картины, а маленькие - на срезах берёзового дерева. Большой пейзаж дядя Петя пишет с открытки, а маленькие, тёплые и очень милые, придумывает сам. Я попросила его записать меня в хореографический кружок. Мои одноклассницы ко второму классу уже красиво танцевали, а я, запыхавшись под тра-ля-ля, носилась, кружась по комнате, воображая, что я тоже танцую, но падала в изнеможении.
И вот дядя Петя привёл меня на кружок, и за одно это я уже благодарна ему всю жизнь. Каждое занятие начиналось со станка – как у настоящих балерин. Мы держались за длинную отполированную палку, прикреплённую к стене в фойе клуба, и в разных позициях делали под музыку плие и батманы, испытывая удовольствие и от музыки и от движений. Потом разучивали танцы. Моя подруга Лариса – солистка, или прима. Она танцует танец Красной шапочки. А я участвую в групповых танцах. Мы исполняем медленный вальс цветов и весёлый танец бабочек. Музыку для нашего балета пишет Пётр Иванович Ермаков, и дома вся наша комната завалена его нотами. Он пишет пером рондо по нотной бумаге. Я тоже хочу записать молдавский танец. Он мне очень нравится, но порой забываю, как он звучит и поётся, так как я его исполняю сама на языке.
Беру обыкновенный лист, пишу название, но нот я не знаю. Тогда решаю делать запись с помощью слога «ля» и знака ударения. Написала и спрятала, чтобы не нашли и не смеялись. Через пару дней не могу вспомнить желанную музыку! Да я же её записала! Вот сейчас и прочту. Но смогла прочесть только «ля-ля-ля-ля-ля…» Я была страшно разочарована! К тому же моя счастливая рисующая сестра с улыбкой сказала:
- Видели мы твои «ноты»! Ох, и посмеялись же мы с Петром Иванычем!
Пётр Иванович был саксофонист, но за неимением инструмента, играл в клубном оркестре на трубе, он же и руководил этим оркестром.
Многие школьницы в нашем посёлке учились музыке, а мне не пришлось – не было денег, чтобы купить пианино.

ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Я не сказала ещё об одном очень ценном качестве Петра Ивановича. Он знал и любил поэзию и сумел привить эту любовь нам. В комнате появились тома Лермонтова – именно он стал нашим любимым поэтом на много лет. Кстати, накануне был юбилейный лермонтовский год. Книги давал сосед-юрист Ираклий Давыдович Гулисов.
Когда через год сестра уехала в Братск, Гулисов в Москву, а дядя Петя был отправлен нашей мамой к его семье в Ленинград, я читала учебник литературы Флоренского, где было о любимом поэте. Потом я выучила «Дары Терека» и перешла к Некрасову, выучив «Генерала Топтыгина» В школе ничего этого не задавали, а мне нравилось и читать, и учить.
В третьем классе перед днём восьмого марта объявили конкурс на лучшую поделку вообще и для мам тоже. Мне очень хотелось участвовать, но я кроме шитья перочисток, ничего не умела. Вот я всё думаю, что же сделать, хожу и повторяю:

Восьмое марта! Счастливый праздник!
Его все люди празднуют на свете!
Все женщины и дети!
Восьмое марта!
Великий праздник!

Да это же стихотворение получилось! В школе спрашиваю: «А можно стихи?» «Можно!» - говорят. Переписываю на листок, сдаю на выставку.
И вот её долгожданное открытие! Я уже не о своём сочинении думала, а ждала, что же там вообще будет? А увиденное превзошло все ожидания, я просто настоящее потрясение испытала! Да, было на что посмотреть! Небольшая комната с высоким потолком была до верха заполнена всякой всячиной! Масса всевозможных вышивок и гладью и крестом, разных вязаных кружев, искусственных цветов, выпиленных лобзиком полочек, да ещё с выжиганием! Разные шитые платья, блузы, костюмы, какие-то наглядные пособия, из которых запомнилось сейгнерово колесо, сделанное из чёрного лакированного материала. Меня больше привлекли живопись, графика, фото. И вот среди этого многообразия всех форм и цветов, вдруг вижу листочек со знакомым почерком. Да это же моё стихотворение! Поместили, а надо ли было? Выставка имела бешеный успех! Люди шли и шли сюда со всего посёлка! Сколько было восклицаний! Сколько восторгов и удивления!
Прошло несколько дней, и вот однажды перед уроками всех ведут на линейку для подведения итогов выставки. Объявляют победителей, вручают призы. Мы радуемся, видя авторов полюбившихся экспонатов, аплодируем. И вдруг объявляют меня! И вручают приз, да непростой, а что я очень люблю! Мне дарят репродукцию картины Петра Кончаловского «Сирень», обрамленную в технике паспорту. Это было счастье!

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПИСЬМО

После доклада Хрущёва об осуждении культа личности Сталина, зажатый народ приподнял головы. Я тоже вдруг осмелела и решила указать любимой подруге на её ошибку: неравноправное отношение к однокласснице. Лучше бы я этого не делала, потому что я не очень-то понимала национальную природу Розы Шагиахметовой, но я с нею тоже дружила, а мне хотелось, чтобы дружили все, невзирая на то, кто как одет. Словом, я была за социальное и национальное равенство. Роза была из большой татарской семьи. Она ходила в школу на уроки в головном платке, а вместо коричневой шерстяной формы надевала светло-зелёное хлопчатобумажное платье. Только теперь я поняла, что Роза придерживалась национально-религиозного дресс-кода, а тогда я понимала её наряд, как материальный недостаток, то есть бедность.
Прямо сказать Ларисе, что я думаю насчёт Розы и Ларисиного холодного отношения к ней, мне было не под силу. Я долго думала, как это сделать, и решила, что лучше будет, если я всё объясню в письменном виде. Моё сочинение не было открытым письмом, но Лариса открыла его перед всеми. Видимо, она была так ошарашена и, пребывая в полном недоумении от моей писанины, поделилась с другими одноклассницами, а те с Елизаветой Васильевной. Письмо я заканчивала фразой «только помни, что мы с тобою не ссорились», и потому смело шла в школу. Когда я вошла, в класс, то все четвероклассницы гудели у учительского стола. Завидев меня, некоторые притихли, но Зенкина продолжала так же кричать или от волнения или в назидание мне:
- Она пишет: «Вы с Розой, как две капли боды!» С ошибкою пишет!
Мне стало стыдно, но не за письмо, а за ошибку. Я написала, как братья Бубенцовы, которые вместо «в» писали то «б» то «д», и этот их казус весело обсуждался учителем вместе с учениками на уроках. Теперь это называют дислексией и относят к разряду врождённых нарушений, о чём наша учительница, тогда не знала. Так, благодаря Зенкиной, мне запомнилась ещё одна фраза того письма.
Прозвенел звонок. Я была подавлена, что моё письмо видели многие, оно ведь было личным. Лариса отводила взгляд. На перемене я подошла к Елизавете Васильевне, и она передала через меня просьбу маме: прийти в школу.
Дома я всё подробно рассказала мамочке. Она не ругала, но досадовала, что ей надо шить, а придётся потерять вечер. Не помню, шли ли мы вместе или я ждала маму после уроков, а может, я просто очень была взволнована, и моё воображение рисовало мне картины, как мама пришла в школу, как её ругает Елизавета Васильевна. Но всё было иначе. Елизавета Васильевна ушла стоять в очередь за сливочным маслом, и моя мама её не дождалась. Масло «выбрасывали» нечасто. Или учительница оказалась столь тактична, или просто не знала, о чём говорить? Возможно, она хотела предупредить: «Объясните дочери, что писать подобные письма – это опасно».
Мама с облегчением вернулась домой, но жалела о потерянном времени.
- Да и правильно, что написала! – поставила она «точку» на этом письме.
На следующий день я отчиталась о мамином приходе в школу. Елизавета Васильевна мне верила и тихо сказала:
- Больше не пиши таких писем.

Окончание следует