Детство на обочине Ангарлага

ЧАЕПИТИЕ

Моя бабушка, Евдокия Гавриловна Суркова, пила плиточный чай. И через шестьдесят лет я ощущаю его аромат и отчётливо вижу, как она в темном головном платке, завязанном сзади и прикрывающем лысеющий лоб, берёт в руки металлическую банку и, разминая пальцами спрессованный кусочек чая, сыплет чайную пыль в разинутый рот чайника. Уже кипит самовар. Его труба примыкает загнутым коленом к русской печке. Вот самовар переносится на стол, к крану придвигается заварочный чайник, шипит кипяток. Бабушка начинает завтрак с чая. Мне полагалась молочная лапша. Иногда я ощущала лёгкое недомогание, побаливал живот, я отказывалась от лапши. «А яичко хочешь?» «Хочу!» - с готовностью отвечала я. После яичка я веселела, и тётя Шура замечала: «Ну и хитрая! Живот у неё болел! Надо придумать такое!» Яйца были почти драгоценностью. Сначала я оправдывалась, а потом перестала. Ну не верят, а ведь это так и было: болел и перестал. Теперь я догадываюсь о возможных спазмах, а тогда мне стало ясно, что я несколько другая и буду вести себя по-своему, и что порой лучше промолчать.
Чаще по утрам мы были вдвоём с бабушкой, тётя Шура на работе в амбулатории, а с бабушкой не забалуешь, но и не в подозрении, как у тётки. Пока настаивается чай, я усаживаюсь поудобнее за стол, покрытый клеёнкой. На столе уже стоят глубокие блюдца. Кипяток и заварку бабушка наливала одновременно. При этом она не обжигается. Я так не умею и просто жду, наблюдая, вдыхая мягкий аромат парового чайного облачка над блюдцем. Я держу блюдце обеими руками: не разлить, не обжечься, не уронить, не разбить. Мне даётся пряник, а чаще просто хлеб, но очень вкусный, испеченный тётей Шурой в русской печке. Бабушка добавляет сахар в моё блюдце, а для себя она берёт сахарный кусочек и пьёт с ним вприкуску. Этот кусочек будет в её руках долго. Одно блюдце, второе, третье - всё не спеша. И на вечернее чаепитие будет всё тот же кусочек, хранимый где-то у самовара.
Со мною бабушка говорит немного. Она окает, я не всегда понимаю её речь, но запоминаю такие странные её слова! Слова певучие и приятные: «Ах ты, милочка моя! Милка - со-хо-ри-и-ноч-ка-а», - тянет она, окая и так же вкусно, как тянет чай вприкуску, и я понимаю, что так ласково - это обо мне.

КИСЕЛЬ

С лечебными целями или с поминальными бабушка готовила брусничный кисель. Сейчас от одного названия слюнки текут, но бабушкин кисель был другой, и я его не любила.
Кисель, как и чай, готовился на самоваре. Самовар кипел, бабушка сыпала в эмалированную кружку горстку мороженой брусники и ложку крахмала. Сахар экономился или в данном рецепте был излишним. Затем в кружку лилась кипящая струя из самовара, тут же ложкой размешивалась густеющая масса – бледная полупрозрачная – далеко не красная, не сладкая. Крахмал заваривался в ней не весь и хрустел на зубах.
Этот кисель вызывал полное разочарование. Хотелось плакать. Я часто роняла слёзы. Бабушка была бдительна: «Об чём? Об чём?» - строго спрашивала она. От этого, казалось, неуместного вопроса я уже заливалась. Тогда тоном приказа следовало: «Замолчь! Замолчь!» Это был её воспитательный приём. Возможно, что и её кисель был воспитательным приёмом.
Суровость жизни предполагает суровость воспитания, и редко случается наоборот, да и не в пользу всякие излишества. Но я любила «баушку», как мы с сёстрами называли её. За бабушкино «милка-сахариночка» мы прощали её суровость. На все ситуации жизни у неё были пословицы и поговорки. Ими давалась оценка ситуации, подводился итог. В случае с киселём подходило: «Не всё коту масленица, бывает и постный день».

ДОРОГАЯ И ЗОЛОТАЯ

«Моя дорогая!» - говорила мне мамочка, когда я сидела у неё на коленях и гладила её ручки - такие нежные, как подошедшие булочки. А по радио пели продолжение этой фразы: «Моя дорогая! Моя золотая!» «Мама, я у тебя золотая?» «Золотая!» - подтверждала она. Тогда никто вокруг меня золота в глаза не видел. Золотинкой называли «серебряную» фольгу от конфет. - «Ты говоришь, что я дорогая. А я дорого стою?» - «Очень!» «А сколько?» - не унималась я. - «Мешок золота». (Потом узнала, что так назывался один сибирский роман).
В возрасте одного года я тяжело заболела: корь, коклюш… Меня выходила бабушка. Она жевала для меня печенье, заворачивала жвачку в тряпочку и давала сосать. Ничего другого я не брала в рот и задыхалась от кашля. Сёстры по очереди таскали меня по улице на своих детских ручонках. Я умирала. Существует такая примета. Если человек заболевает, надо справить ему новую одежду. И вот после приговора врача моя мамочка, обливаясь слезами, села за швейную машинку шить мне погребальное белое платье. И сшила, а я выздоровела. Врач спрашивает мою тётку-фельдшера: «Ну что? Схоронили маленькую?» - «Да нет. Жива!» Вот врач подивилась!

МОЛОКО

Я была четвёртой дочерью в нашей неполной семье. Сёстры меня любили, а я любила тогда молоко. В семье не было ни дома, ни коровы. Наш дом стоял на берегу Ангары в старом Братске. Река подмывала берег. Однажды раздался треск. Бабушка поняла, что это сигнал съезжать. Другого дома не было. Бабушка ушла жить к старшей дочери Шуре, а мама наша с четверыми детьми – по чужим квартирам. У хозяйки была корова. И вот я девочкой двух-трёх лет брала кружку и садилась на крылечко ждать. «Бабушка-сазайка» доила корову и наливала мне кружку парного молока, которое я с наслаждением выпивала.
Помню, что недалеко от этого дома, по улице Комсомольской, были заросли боярышника с крупными оранжевыми яблочками. Несладкие, но мы с сёстрами их любили. Когда мне хотелось настоящих яблок, я в год-два показывала на свои щёки, ставшие красными после болезни – откормили! И все смеялись: « Яблочко просит!»

МАСЛО

В послевоенные годы сливочное масло было редким и очень дорогим продуктом, а я после болезни очень его полюбила. Скорее по эстетическим соображениям мне не нравилось, когда его мазали тонким слоем на чёрный хлеб - чёрный хлеб искажал красивый жёлтый цвет масла. И тогда я, умоляя, а потом и приказывая, требовала: «Чтобы ни одной крошечки не было видно!» Мои родные млели от моего вкуса. И вот однажды какой-то дядя пришёл в наш дом, и ему рассказали о моей причуде. И что же? Да он возмутился и отчитал и меня, капризную, и всех, потакающих мне. Так я поняла, что не всё, что нравится мне, обязательно нравится другим и что чужие – не родня. Я ведь была ему никто. Но от эгоизма он мне сделал прививку. А капризность всё же не вытравил. Не успел.

КРАСНЫЙ ЦВЕТОК

Мои три сестры, тринадцати, одиннадцати и девяти лет, бегали на речку купаться и меня таскали с собой. Я помню один такой день. Взяв меня, заходят за подружкой – через дорогу. Я хочу «по-маленькому». Меня заводят в палисадник. Присаживаюсь и вдруг вижу диво - дивное – красную лилию! Затаив дыхание, сделав свои дела, показываю сёстрам цветок. Они наперебой: «Рви, скорее рви!» Но я не хочу, да и не умею.
С пригорка вниз моя смуглая и худощавая старшая сестра Клара тащит меня на горбушке к воде. Я кричу: «Клара! Куп- куп?» «Куп-куп», - отвечает она.
В старом доме, который я не помню, вылетел из печки уголёк и поджёг платье младшей из сестёр. Лера горит, но молчит, заворожённая огнём. Я ползу и повторяю: «Леля уф! Леля уф!» Мама, как всегда за швейной машинкой, вдруг включается: «Почему «Леля уф»? Мама выскакивает на кухню и срывает с Леры горящее платье. Так я спасла сестру.

ГУБЧЕКА

Когда дети учатся говорить, они испытывают трудности и по каким-то тайным мотивам придумывают свои слова. Так было и у меня. Сахар – «гупа», карандаш – «га», соль – «усь». Некоторые можно объяснить по созвучию: бумага – «бузянка», книга – «гулькама» - тоже можно объяснить. А вот рыба – «губчека», как понять? Я попробую.
В ту пору в Ангаре было много вкуснейшей рыбы, которую ели с придыханием. Возможно, что в этот же момент заговорили о ГУБЧЕКА – губернской чрезвычайной комиссии, которую все так боялись, что произносили шёпотом. Так слились у меня два слова в одно понятие, что озадачило взрослых, но умиляло несмышлёных сестёр. А коли умиляло, я ещё больше старалась: вкусное по звучанию словечко!
Однажды заходим с мамой в магазин, вижу на витрине красивую рыбину и кричу с восторгом: «Какая большая «губчека»!!!» Слышат все, смотрят на меня и молчат. Мама испугалась, пытается улыбнуться: «Ты неправильно говоришь. Это рыба. Рыба-горбуша». Я долго думаю, почему же неправильно? Это и есть «губчека», так говорить лучше. Ну, ладно, значит это рыба.

ВЭШКА

Мне шёл четвёртый год, но я отчётливо помню эту странную историю, а точнее – явление. И все мои родные помнят и до сих пор удивляются. Эту историю можно назвать точнее: «Как я играла в Вэшку».
В съёмной комнате стояла наша мебель, и, кроме столов и кроватей, был шкаф для одежды. Его называли гардероб. Он был тёмно-вишнёвого цвета и стоял в углу комнаты. Очевидно, для форса столяр выкрасил его марганцовкой. Мне нравился его цвет. За шкафом была щель, а в щель просматривался большой и таинственный угол. Я часто заглядывала туда и вот углядела-таки там свою судьбу-несудьбу. Я возомнила живущего там спутника, мою вторую половинку, и назвала его странным именем Вэшка. Мы начали с ним вести общее хозяйство.
- Вэшка, иди сюда! Вэшка, иди туда! Вэшка, мечи корове сено!
Мои родные по-разному отнеслись к этой игре. Одни были рады, что не мешаю и занимаю себя сама. Другие диву давались: «Это, какого–такого Вэшку она придумала? Это кто ещё такой?» Ну, посмеялись и забыли. Но нет-нет да опять, смеясь, вспоминали.
Прошло немало лет. Когда мой будущий муж делал мне предложение, я ответила ему так:
- Я не могу выйти за тебя замуж, так как предчувствую, что скоро встречу другого и очень полюблю. - Ну, когда встретишь, я отпущу тебя, - так хотел быть со мною, что на всё был согласен. Да и я согласилась. Вышла за Васю, родила двух дочек, а тут и явись в мою жизнь Вениамин! Друзьями стали.
Однажды я была в гостях в его доме. На виду лежал исписанный листок бумаги. Невольно устремляю взгляд и читаю первую строчку: «Здравствуй, Вешка!..» - пишет ему отец. Что-то мне это напоминает, думаю, и вдруг меня осеняет: «Да это и есть тот самый мой Вэшка!» Согласитесь, такое бывает нечасто

ПРЯТКИ

Мы выехали из Братска в конце августа 1949 года. Дети подрастали, и маме было трудно прокормить четверых. Да и жить было негде. Мама согласилась поехать в Заярск. Там давали жильё и хорошо платили. Она была принята на должность кассира-бухгалтера в отделение почтовый ящик 122. Этот адрес зашифровывал отделение лагеря заключённых в системе сталинского ГУЛАГа. Мы плыли на барже вверх по Ангаре, сидя на узлах на палубе. Народу ехало немало. Тут же женщина кормила грудью ребёнка, и я впервые видела такую картину, очень поразившую меня: ребёнок кушает маму. На утро мы приехали.
Сначала устроились на квартире, а потом дали комнатку в бараке. Здесь в октябре мне исполнилось четыре года. Я была глупым непуганым ребёнком. Дети знакомятся быстро, и сёстры способствовали моей общительности. Мой ровесник Ваня позвал меня играть в прятки. Играли, по очереди прятались: я у себя в комнате, он – у себя в комнате.
Ванин брат-семиклассник придумал, как хорошо спрятать меня, чтобы Ваня не нашёл. Он поднял меня на нары, а сам улёгся сверху. Мне было тяжело и душно. Я чуть полежала и сказала, что буду голить. В тот ли день или во второй, Ванин брат, уже не спрашивая, хочу ли я хорошо спрятаться, затащил меня снова: улёгся, но уже стянул с меня трусы.
Что помешало ему? Или неопытность, или мой ангел-хранитель, но я как-то сама очень твёрдо решила, что хватит пряток, особенно таких нечестных, когда мне неприятно, а Ваня не может меня найти.

ПОДАРОК

В Братске заканчивался известный ОЗЕРЛАГ и начинался Ангарлаг. Заярск стал его центром. Вокруг были зоны. Охранники гнали заключённых то с работы, то на работу. Это была привычная картина, но для ребёнка непонятная. Наступила зима, хотелось гулять. Меня одели и выпустили на улицу с куклой на руках. Холодно, но мы с куклой тепло одеты. Вижу за дорогой костёр в тумане, подхожу погреться. У костра ходит дядя в очень лохматой и длинной рыжей шубе. В отдалении тоже дяденьки в чёрных телогрейках. Этот - в шубе, а греется один. Те, что в телогрейках, почему-то к костру не идут. «Потому что они работают», – догадываюсь я. Я греюсь и думаю: «Почему бы и им немного не погреться?» Вдруг тот, что в шубе, тихо, но строго говорит:
- Девочка, ты далеко живёшь? Иди домой.
- Нет, рядом.
- Иди домой, - повторяет он, - и я ухожу.
Через три дня снова гуляю и снова подхожу к костру. Из толпы чёрных телогреек выходит дяденька, ставит на снег кукольную кроватку-качалку из свежего дерева и быстро уходит в толпу. Главный в шубе тихо, но строго:
- Возьми и уходи домой.
Всё исполняю.
Дома переполох: «Это надо же! Заключённые строят баню, охранник с ружьём греется у костра, а она тоже к костру!.. Ну и кроватка! Ну и хороша! И как они тебя ещё и с куклой разглядели, такую маленькую?! Какую красоту смастерили!» Я была очень горда, что меня заметили, отметили, и даже одарили! Но ходить к костру мне мама запретила.

ЭКСКУРСИЯ

Сейчас весенние каникулы. Очередная весна моей жизни. Давно не хожу в школу и давно не работаю там. Вспоминается моя пятая весна. Соседская девочка училась в школе, наверное, в первом классе. Однажды она взахлёб рассказала мне, как в весенний день с классом ходили на экскурсию. Я загорелась!
- Мама, а что такое экскурсия?
- Экскурсия – это когда дети с учительницей идут в лес или на речку слушать пение птичек, наблюдают, как бегут ручейки, распускаются листья на деревьях – так благостно, умильно объясняла мне мамочка.
- Нет, это не экскурсия! Экскурсия – это совсем другое, когда интересно, и я хочу на экскурсию!
- Когда будешь учиться в школе, пойдёшь с учительницей и узнаешь всё.
- Нет, подумала я, - ждать, когда пойду в школу, очень долго. На экскурсию надо идти завтра!
Назавтра был тёплый весенний день, светило яркое солнышко. Я пошла искать свою компаньонку, она жила в нашем бараке.
И вот мы уже решительно топаем вдоль дороги с почерневшими краями и лужами посередине. Интуитивно ли, случайно ли, но мы идём в сторону оврага, будто заранее зная, что именно там находится эпицентр всех приключений. Может, нас притягивал его отдалённый шум?
Как-то неожиданно закончилась, а точнее, оборвалась черная земля дороги, и мы увидели красную пасть оврага. Со страшным грохотом и бешеной скоростью далеко внизу мчится широченный мутно-красный поток. Он как река! Это вам не ручеёк с учительницей! Я решительно начинаю спускаться вниз к этому огромному ручью - он завораживает меня. Но мои ноги начинают скользить по глине. Вот я уже еду на своих штанах, и вдруг ужас меня останавливает. Шум потока заглушает сознание, но включается инстинкт самосохранения и приказывает мне двигаться в обратном направлении.
Крутой подъём, огромная высота, скользкая глина встают на моём пути. И всё же я цепляюсь за кустики, веточки, они обрываются, хватаюсь за новые…Я карабкаюсь из последних сил. До моего сознания доходит, что сама не справлюсь. А где девочка? А девочка – наверху, и вот уже подаёт мне палку, но вытащить меня из оврага ей не под силу.
Тогда я начинаю кричать. Вероятно, девочка тоже кричала. На наше счастье, мимо шла женщина к детсаду – он был неподалёку. Моя спасительница стала командовать, что мне делать, потом перехватила мою руку и вытащила меня из этого страшного оврага. Я была мокрая от пота и слёз, от снега и грязи. Женщина сама привела меня домой.
- Ты где была!!? - накинулись на меня сёстры.
- На экс-кур-си-и!..
Меня раздевали и мыли в корыте, стирали одежду, всю перепачканную красной глиной.
Вечером перепуганная мама ругала меня за самоволку и всё спрашивала: «Будешь ещё ходить на экскурсию??! Будешь?» - «Нет-нет!», - отвечала я. Но экскурсии я полюбила на всю жизнь, а страх высоты жил во мне по вчерашний день. Оказывается, чтобы его преодолеть, надо много раз увидеть с высоты необыкновенную красоту лесов и полей, городов и рек.

ДЕТСАД

Если человек никогда не ходил в детский сад, ему трудно в школе и в последующей жизни. Это касается жизни нашего россиянина, потому что наш человек – человек общественный. В детском саду человек учится жить в обществе, в общении. Именно в детском саду я не только увидела хитрость, обман, жадность и несправедливость, но почувствовала, и даже поняла причины их проявления. А причинами бывают страхи, незнания, неумение, плохое воспитание.
Я увидела, что все люди очень разные, и не только внешне, но и по возрасту. Бывают девочки и мальчики, женщины и мужчины. Не только мамы, но и папы. Не только бабушки, но и дедушки. Все говорят по-своему: не только тихо и громко, но с разными интонациями, наедине я любила их повторять. Есть взрослые, которые не выговаривают «ррр». Одни всегда улыбаются, другие – никогда. Бывают такие, что всегда сердятся и ругаются, бывают – ругаются не сердито. Оказывается, бывают замужем. Есть заключенные, но об этом я и раньше знала. А ещё русские, немцы, хохлушки и хохлы, цыгане...
И вот мы с девочками перечисляем, кого мы боимся. Одна говорит:
- Я боюсь пьяных и немцев.- Все повторяют и добавляют что-нибудь своё.
- А я боюсь пьяных, немцев и русских, - добавляю я, ещё не зная, что сама русская. Дома сёстры меня вразумляют, что сама такая.
Я оказалась впечатлительным и очень внушаемым ребёнком. Инстинкт самосохранения диктовал мне некоторые поступки. Когда няня читала про войну, было очень страшно. Особенно про Зою Космодемьянскую. Тогда я ускользала в туалет и как можно дольше там пережидала время громкого чтения. После такой «прививки» про войну, я осмелилась читать про неё через 30 лет. Все боялись уколов, а я боялась втройне, но лишь по внушению. Первый укол, не считая годовалого возраста, мне сделали в седьмом классе, и я была разочарована: «Ну, совсем не больно!» Так зачем же я во время прививок сочиняла, что уже болела? Да, корью я болела, ещё дифтеритом, коклюшем и ветрянкой. Но скарлатиной – нет, а мне так и не сделали от неё прививку.
С детства обожаю воду и водоёмы, но страх утонуть живёт во мне с четырёх лет, я так и не научилась плавать. Гуляя весной возле дома, я замечаю прямоугольный бассейн размером метр на полтора и внимательно смотрю на него. Подходит мальчик и так важно, со знанием дела, по-взрослому говорит:
- Ты думаешь, что это лужа? А здесь очень глубоко! Так глубоко, что скроет тебя с головою. И я ощущаю эту глубину и опасность. Через месяц я вижу, что этот бассейн высох без следа – он был рядом с тротуаром, но страх глубины остался.

«ПОСЛУШАНИЕ»

Нас учили слушаться и подчиняться. Я пошла в детсад на пятом году. Сад был в красивом особняке на краю обрыва, от которого был отделён высоким забором. Он располагался недалеко от нашего барака. Но зимой мама возила меня в сад на санках. Я любила ездить, лёжа на животе, – так удобно было держаться за санки. Мама спешила и шла не оглядываясь. В ранний зимний час было темно, неуютно, я не видела материнского лица. У мамы было немало проблем, она задумывалась при ходьбе. И вот однажды я не удержалась и съехала с саней. Лежу на дороге, повинуясь судьбе, и молчу. Вижу, как мама продолжает путь с пустыми санями. Мне очень грустно, но, глядя ей вслед, молчу. Вдруг она резко оглядывается, видит меня, лежащую на дороге, подбегает ко мне, но не ругает, а только с удивлением спрашивает:
- Ты почему меня не зовёшь? Упала и молчишь!..
Я рада, но продолжаю молчать. Наверное, в этот момент я повзрослела? Или проявилась зомбированность: всему подчиняться?
Летом привезли в сад, как обычно, свежее молоко, разлили его по чашкам на полдник. Молоко оказалось горькое. Никто не пьёт. Воспитатель объясняет:
- Ничего особенного. Обыкновенное свежее молоко, просто коровы ели полынь. Пейте.
Никто не пил, а я старалась слушаться. С трудом я выпила полчашки. Через час у меня началась рвота. На следующий день в саду сказали, что горького молока нам больше не привезут.

ТОЛИК

Мне было около пяти. Некоторые дети в эту пору не только испытывают страхи, но и учатся им противостоять разными способами, понимая, что можно отчего-то умереть. Я тоже боялась умереть, и потому была начеку.
- Если есть ядрышки из компота с чешуёй, можно умереть, - говорит одна
- Если спать в одежде, можно умереть, - говорит другая. И так далее – кто во что горазд.
Я сразу беру советы на заметку. Ядрышки вкусные, буду их есть без чешуек, а спать начну без одежды. И вот в «мёртвый час» снимаю с себя всё и важно иду в свою кровать.
- Смотри-ка, говорит нянька воспитательнице, – она совсем разделась!
- Да пускай спит, как хочет, – отвечает ей Анна Семёновна.
Я ложусь, укрываюсь потеплее. А рядом со мною лежит Толик, и он тоже видел меня голенькую и начинает зачем-то трогать меня под одеялом.
- Тебе нравится? – спрашивает он. Я не понимаю, но думаю: «Не больно ведь». Засыпаем, будят, встаём. Он с вопросом:
- Мы будем ещё так делать?
- Как? – спрашиваю. И вдруг что-то меня останавливает: « Нет, не будем!»
Я ему не ответила, но так посмотрела…. И он понял, что нет.

МАЛЬЧИК ФЕДОТОВ

Помню, как сестра Лера читала мне, четырёхлетней, книжку про детский сад. В этой книжке был очень послушный мальчик в синеньком халатике. Очевидно, эта история закрепила мой вкус вот к таким хорошим безвольным мальчикам. Но однажды в гости к соседям привели совсем другого мальчика. Это был черноголовый, кареглазый, румяный и очень уверенный в себе крепыш. Пышущий здоровьем мальчик, которого хорошо кормили и одевали нарядно, очень взволновал меня. В моём скудном детстве он был просто невидалью. Но при всей симпатии к нему, я почувствовала, что этот ребёнок принадлежал другому кругу. Его сытость меня почему-то отталкивала. Так формировался мой вкус к противоположному полу. Его имя я не запомнила, но почему-то мне запомнилось звучание его фамилии с двумя о: «Удодов? Федотов?» - повторяла я без конца. И сейчас повторяю.


ФРУКТОВЫЕ УРОКИ

Мы давно уже жили в отдельной квартире по новому адресу, но далеко от центра посёлка. Однажды я пришла голодная из школы, но супу не хотелось. Душа и тело требовали чего-то особенного. Я открыла ящик стола и вдруг увидела яблоко! Оно было жёлтое, я почувствовала его вкус и аромат, но вгляделась, а это луковица! «Сибирское яблоко», как шутили мои сёстры.
Первым свежим фруктом, попробованным мною, конечно же, было яблоко. Второй - груша, третий – мандарин, четвёртый – виноград. И мне уже казалось, что других и не бывает. Когда в седьмом классе я попробовала хурму, я не поверила, что это настоящий фрукт, тем более, что он был замороженным. Не поверила и его нелепому названию. Фрукты восхищали и вкусом, и ароматом, и сочностью, но, главное, – непохожестью! Только груша была похожа на яблоко. Иногда сёстры, подшучивая, спрашивали, не хочу ли я грушу? Я, разумеется, хотела, и тогда получала лампочку.
Но помню и такое. Старшие сёстры уехали из дома в техникумы, а мы с Лерой получили от мамы по большой сочной груше дюшес. Я с жадность её проглотила, так как ничего вкуснее на тот момент не пробовала. На следующий день сестра спрашивает: « Грушу хочешь?» «Хочу…», – с недоверием отвечаю. И она вдруг достаёт настоящую вчерашнюю грушу! Оказывается, вчера Лера не съела свою грушу, а наблюдала, с какой страстью ела я свою, и теперь с удовольствием поделилась со мною. Навсегда я запомнила этот щедрый поступок младшей из трёх моих сестёр.
Но ещё задолго до этих груш, помню другой щедрый поступок. Однажды поздней осенью кто-то из детей вернулся в детский сад из отпуска. На лето некоторые уезжали к родственникам и совсем немногие – на юг. И вот пришёл такой ребёнок не с пустыми руками, а с гостинцем, предназначенным скорее для воспитательницы. Кажется, тогда была Елена Ивановна. Она очень нас любила.
- Так, – сказала она, – сейчас мы это поделим на всех. А было-то одно яблоко да горсть сушёных вишен. Как же можно такую маленькую порцию поделить на всю группу? Но Елена Ивановна поделила, и каждому досталось по ломтику свежего яблока с юга и по нескольку вишен. Такой фруктовый урок я запомнила на всю жизнь, до сих пор ощущаю и вкус, и аромат этих фруктов. Я научилась через малое чувствовать великое: любовь, щедрость и справедливость.

«ТРОЙКА»

Когда я впервые увидела репродукцию картины Василия Перова «Тройка» (а было мне девять лет), то вспомнила, когда мне было пять-шесть.
Открылся новый детский сад, он оказался дальше, чем прежний. К тому же мы переехали в новую квартиру по адресу «Дома лесников». Никаких лесников там не проживало, а по отделке стен можно догадаться, что дома эти строили пленные японцы. Название пришло, вероятно, от живших здесь начальников колонны заключённых, рубивших лес в зоне будущей железной дороги. Наступила суровая зима. Моя мама придумала заказать для меня тёплые сани. В таких до революции возили старых барынь или совсем малых детей. Это был фанерный короб на полозьях. Спереди он загибался – туда помещались ноги. Я сидела на небольшом возвышении, а мама, опираясь на ручку-дугу, толкала сани вперёд. Мы при этом видели друг друга.
Я была страшно унижена! Надо мною в саду посмеивались: «Как маленькую, возят в такой «коляске»»! Более того, меня упаковывали в одеяло! А когда мы ехали, я видела отстранённое бледное мамочкино лицо. Оно было припудрено, подкрашены губы, но мама была не со мною – далеко. Это пугало. Я замечала хрупкость маленькой мамочки, ощущала тяжесть своего тела и саней в придачу, в которые я должна была садиться без разговоров. Мама думала о чём-то своём. Ей была тяжела доля одинокой красивой женщины, матери четверых детей! Через год она тяжело заболеет, возникнет вопрос, куда определять детей. Как она впоследствии рассказывала, её спасли врачи Ангарлага, сделав укол камфары в сердце.
Такое же отстранённое и несчастное лицо я увидела у девочки, тянущей тяжёлую бочку на картине «Тройка».

БУКВЫ И СЛОВА.

Я училась читать с помощью кубиков. На кубиках были буквы. Я их долго рассматривала. Заметила их некоторые сходства по ширине, по округлости, потом по звучанию. Каждый ребёнок радуется знакомому, узнаваемому. И я тоже радовалась. Сначала я признала «Ж» - жук. На жука похожа и жужжит при этом. «О» можно долго кричать: «О-О-О!» - и рот будет, как о. А уж как «А» кричать! – все сбегутся сразу! «Г» - гусь, простая буква, к тому же моя. «И» - писклявая. «Ш, Щ» - шипят. «РРР» - рычит. Я их группировала, изучала. Мамочка вникала в мои упражнения, и это меня поддерживало. Я уже знала её букву «М», но когда начала складывать слово «мама», то вместо «м» взяла любимую «Ж». Обе широкие, и вторая лучше. Мама стала возражать: «Что же у тебя получится? Получится, не «мама», а «жама». Я уже согласилась оставить одну «М». И хотя очень удивилась «жаме», настаивала на своём. Не долго, но достаточно, чтобы запомнить этот случай. Запомнила ещё и потому, что мама редко занималась со мною. В суровые зимы ей приходилось не только возить меня на санках, но часто идти по морозу пешком в старый посёлок Заярск с документами и казёнными деньгами, а это в обе стороны десять километров по шпалам железной дороги. Она простужалась, болели то руки, то ноги, а особенно страдало сердце. Но каждый день после работы, она садилась за шитьё – подработку. А портнихой она была первоклассной!

СИМПАТИИ

«Какая вы симпатия!» - воскликнула моя тёзка в игре «Да и нет не говорите». Я, как организатор игры, сочла за право расхохотаться, а точнее, высмеять её, но, встретив сильное смущение, осеклась и вдохновила девочку на продолжение игры. Но хватает ли у меня выдержки теперь? Нет, не всегда. На склоне лет мы все впадаем в детство и видим себя прежними – плохо воспитанными, как при рождении. Может, я не права?
В детском саду мне нравились мальчики красивые и сдержанные в проявлении эмоций, а эмоциональные мне казались невоспитанными дураками и были неприятны. Один мальчик долго был сдержан, но однажды со всей силой бросил на пол пластмассового верблюда, и тот, больно ударившись, загремел через весь зал. Другой мальчик, во время показа диафильма по сказке Пушкина, сказал: «Пушкин – лягушкин!» От такой неслыханной грубости я даже пожаловалась воспитателю: «А он сказал…» Но она не обратила внимания на его проступок. Теперь я бы назвала мальчика креативным, а тогда сочла хулиганом. Когда мой внук Боря научился говорить, то нет-нет, да рифмовал слова: «Пташка – девятиэтажка!» и т.д. Начав обучение музыке, он сделал вывод: «Эти ноты – идиоты!» Я была в шоке и в восторге одновременно! Теперь-то я понимаю, что это зачатки творчества! Выходит, что мне нравились загадочные, но никакие! Как же я ошибалась! Но ведь тогда креативность не одобрялась, и это повлияло на мою последующую жизнь, ведь всё начинается в детстве, и наши ошибки тоже. Одно было спасение – интуиция, но в советское время не принято было ей доверять.
Но нравился же мне Жорик, а он был вполне умён и деятелен. И всё-таки не вполне. Он был слишком домашним, кабинетным. Потом предметом любви я избрала другой тип мальчика, но это уже подростковая история, а я пишу о детстве.

ПЛАКСА

Я так устроена, что до сих пор плачу от избытка чувств. Конечно же, меня называли плаксой. Я стыдилась, скрывала, как могла, убегала, таилась. Но сёстры, а с двоюродной Валей их было четверо, меня разоблачали, да и по глазам видели.
В 1953 году умер Сталин. Я тогда жила у бабушки с тётей Шурой в Братске. Тётя Шура повела меня с собою на митинг, не ходить было нельзя. И вот важно идём в скорби. На тёте Шуре чёрный кружевного плетения шарф. На митинге народу много. Один человек кричит, а все плачут. Тётя Шура почему-то не плачет, и я, глядя на неё, держусь.
Проходит полгода. На очередной приговор сестёр: «Плакса!», я внезапно соображаю, чем могу оправдаться. Прошло немало времени, а о Сталине, я слышу, продолжают говорить. Вот и объясняю сёстрам:
- Я как вспомню, что Сталин умер, так сразу и плачу.
Какова же реакция сестёр? Да они дружно захохотали:
- Вот хитрюга! Это надо ж такое придумать! Сталина приплела!
О Сталине в ту пору уже никто не плакал, и даже хоть и пели о нём, но как-то по привычке - песни застряли на зубах. Многие женщины грустили об уходящем в прошлое уверенном красавце-богатыре, даже великане, как его изображали художники. А дорогой и любимый Ленин на фоне Сталина выглядел таким скромнягой, что вызывал смешанное чувство жалости и нежности. Их портреты во весь рост красовались по бокам сцены нашего нового клуба в Заярске. Зелёные с красными ломпасами брюки Сталина выигрывали на фоне тёмных брюк Владимира Ильича. Зелёная с золотом фуражка выглядела, как корона в сравнении с кепочкой Ленина.
Вскоре эти портреты исчезли (или Ленин остался?), но они уже так притомили, что я и не сразу заметила их пропажу. Только что-то слегка опустело, потускнело. Может, защиты не стало? Я ведь росла без отца.

ШКОЛЬНАЯ ПОРА. БИБЛИОТЕКА

В 1953 году, на восьмом году жизни, я пошла в первый класс Большемамырской средней школы посёлка Заярск. Название школы было по деревне Мамырь, расположенной неподалёку, но с этой деревней наша школа больше ничего общего не имела. Более того, у нас была вполне городская школа с высокообразованными и культурными учителями. Почти все мои интересы и увлечения, а их немало, укоренились во мне именно в этой школе.
В первом классе мне было не очень интересно учиться, потому что пристально изучался «Букварь», а я уже умела читать, а «про раму» мне было неинтересно. Книжек дома не было. Мои старшие сёстры выросли с книгами, их раздарили, мне не оставив ни одной, кроме учебников по литературе, которые я начала читать в третьем классе. А пока я пришла записываться в школьную библиотеку. Библиотекарь – старичок. Зовут его Александр Павлович. Он любит пошутить, и я сразу ощущаю остроумие и фальшь вместе. От этого неприятно, но ещё неприятнее стеллажи с грязными, рваными и заклеенными книгами. Они были зачитанными, а значит, интересными, но вид их отталкивал. В ящике с «лапшой» я увидела новые, красивые, но разрешили взять одну синюю, с котиком. Это был «Усатый-полосатый» Маршака. Прочла очень быстро, пришла менять на следующий день. Но Александр Иванович был так навязчив и утомителен, он пресекал мои поползновения выбрать что-нибудь потолще и попривлекательнее, что я потеряла интерес к библиотеке на несколько лет.

Продолжение следует