Реклама

Оценка:

В условной Вене эпохи сецессиона юная блондинка Мэри (Фэннинг на два года моложе, чем в «Где-то») достает из-под елки деревянную куклу — щелкунчика, подарок от вечно твердящего про теорию относительности чудаковатого дяди Альберта (Лейн с высоким седым начесом, зачем-то говорящий со смешным немецким акцентом). Ночью, то ли во сне, то ли наяву, елка вырастает до небес, а щелкунчик оказывается принцем младшего школьного возраста (Роу), чье королевство подверглось аншлюсу со стороны крысофашистов во главе с похожим на тяжелобольного Энди Уорхола крысиным королем (Туртурро с телескопически выдвигающейся челюстью). Пока крысы в узнаваемых квадратных (а иногда и кайзеровских) касках маршируют гусиным шагом и пытаются окончательно решить игрушечный вопрос путем сжигания всех игрушек в специально выстроенных крематориях, снежная фея (Высоцкая, супруга режиссера) и мать крысиного короля (лысая де ла Тур в экстравагантных париках) по очереди превращают куклу в принца и наоборот, попутно рассуждая о важности веры в чудо и силе женской любви. Наутро озабоченные родители Мэри (Грант и снова Высоцкая) обсуждают, не вызвать ли к бредящей крысами девочке доктора Фрейда.

Все вышеописанное снято с нарочитым размахом, иногда (особенно в начале) поражает ремесленной красотой и к тому же является опереттой с незапоминающимися вокальными номерами на музыку Чайковского. В результате стандартная зрительская реакция на десятилетиями вынашиваемый и наконец осуществленный благодаря деньгам банка ВЭБ проект Андрея Кончаловского проста — это настойчивое желание вызвать доктора Фрейда непосредственно к создателю «Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж». Особенно сильно обиделись американцы, пришедшие на рождественский фильм-утренник по мотивам балета «Щелкунчик» — произведения, которое по странному стечению обстоятельств сейчас является в гораздо большей степени американским, чем российским национальным достоянием. Благодаря этой относительной отечественной непопулярности феи Драже со товарищи и еще потому, что у нас чуть больше читали Гофмана (к которому фильм куда ближе), — в принципе, можно смириться и с крысами-фашистами, и с Фрейдом, и с Эйнштейном. В конце концов, в немецких романтиках вроде Гофмана многие видят один из источников нацизма, и экранизировать гофмановского «Щелкунчика и мышиного короля» как аллегорию о сумрачном германском гении — вполне правомочная затея, если только не лезть с этими соображениями к детям под елку.

Беда в том, что как визионер и мыслитель Кончаловский тоже не особо проявляет себя. Если бы ему было что сказать — можно было бы простить и унылые песни, и провисающие диалоги, и сказочных героев, которые мало того что не живые, так даже и не волшебные. Пустили бы по разряду Терри Гиллиама, так сказать. Но авторский взгляд на фашистов — что это совершенно посторонние для местных жителей крысы, повылезшие из канализации. Авторская трактовка Фрейда — что полфильма события во сне непосредственно отражаются в реальности, а полфильма — вообще нет. Авторское понимание теории относительности — что если ты очень маленький, то все вокруг кажется очень большим. Наконец, авторское представление о пространстве сказки такое: если ты попал через зеркало в мир-отражение, а потом разбил зеркало — то перед твоим носом останется не стенка, а что-то вроде дырки, через которую можно пролезть обратно. Вот эта дырка почему-то особенно угнетает.

Петр Фаворов, http://www.afisha.ru/personalpage/191689/review/353975/