В краю тайги и великих строек

У каждого региона нашей обширной и весьма проблемной страны есть свои особые проблемы и трудности. Епископ Братский и Усть-Илимский Максимилиан – коренной сибиряк, вне Сибири себя не мыслит, и все трудности нынешней сибирской жизни знакомы ему с детства; все проблемы вызревали на его глазах. Но теперь, когда он стал архиереем, ему приходится уже не просто констатировать грустные и тревожные факты, а как-то действовать в сложившихся условиях. Действовать, не унывая и не давая унывать другим; видеть, насколько это возможно, и вполне земной завтрашний день, и перспективу Вечности.

После «комсомольских строек»

Слова «Братск» и «Усть­Илимск» у читателей среднего и старшего поколений ассоциируются с комсомольскими стройками, с массовой миграцией молодого поколения в Сибирь, с романтическими песнями… Но это в прошлом, а каково сегодня население Ваших родных мест? Сказывается ли на обстановке, на психологии тот факт, что почти все ныне живущие здесь когда-то приехали «покорять тайгу» и что некая «великая эпоха» осталась в прошлом?

– Я иркутянин, и поэтому мои суждения о Братске не претендуют на истину в последней инстанции, я выскажу впечатление от моих первых лет жизни в этом городе.

Население наше состоит из неравных частей: малая часть, около десяти процентов, – это коренное население, со времен русской колонизации Сибири в XVI–XIX веках, остальные – «комсомольцы» (те, кто приехал в свое время по комсомольским путевкам) и бывшие заключенные. Те, кто приехал строить Братскую и Усть­Илимскую ГЭС, сейчас, по-моему, обижены невниманием власти. Ведь в советские годы наш регион был своего рода «ставропигиальной» территорией, управляемой фактически из Москвы. Один звонок директора БратскГЭСстроя в Москву решал любые проблемы. От нас, кажется, и не уезжали звезды тогдашней культуры – Пахмутова, Кобзон. Люди были воспитаны на этой гордости: мы победили природу, укротили Ангару, создали рукотворное море; мы какие-то особенные, мы живем в необыкновенном месте.

А сейчас этого нет. Братск стал обычным провинциальным городом с великим прошлым. Государство утратило к нему интерес, и у многих людей осталось чувство обиды: как же так, обещали светлое будущее… «Хозяева жизни», владельцы производства живут далеко, средства свои вкладывать в город не хотят, им это не нужно.

Еще одна беда – экология. С нею действительно плохо. Два огромных комбината, алюминиевый и лесоперерабатывающий, и город с подветренной стороны. Не будет у человека хорошего настроения, если он выходит утром из дома, а его обдает запахом тухлого яйца. От этого болеют люди, дети болеют, у многих ранние хронические заболевания.

В результате нам сейчас грозит участь какой-то рабочей окраины, промышленной зоны. Люди видят это и злятся. Нынешний Братск похож на город разочарованных пенсионеров. Те, кто состарился, доживают здесь, многие из тех, кто еще в творческом возрасте и надеется себя в жизни реализовать, – уезжают. Слава Богу, есть Братский университет – он процентов тридцать молодежи оставляет. А не было бы университета – все лучшие уезжали бы после школы и не возвращались бы уже никогда.

Нет, конечно, мы не отчаиваемся и надеемся на «светлое будущее» Братска, но уже христианское.

Ну а село сибирское чем сегодня живет?

– Той части нашей территории бассейна Ангары, которая до эпохи великих строек была самой населенной, уже просто не существует, потому что там вода. Прибрежная полоса затоплена. Всех выселили, переселили на горы, а там уже совсем другой образ жизни, не такой, как в традиционном селе. Основная работа – лесопиление. Когда ты живешь на своей земле, у своей реки, возделываешь землю и что-то на ней выращиваешь, у тебя другое к родной земле отношение. А когда ты просто пилишь и пилишь, у тебя формируется варварское, разрушительное отношение к ней.

В людях воспитали такое отношение – разрушительное. И люди не чувствуют, что они делают что-то плохое, захламляя природу, безжалостно уничтожая лес. У них где-то на духовном уровне это чувство утрачено. Или не воспитано. Люди страдают внутренне, но сами не понимают, отчего страдают. Оттого, что разрушен их мир, обрублены корни.

В чем особенность пастырского служения в такой ситуации? Что Вы говорите людям – вот таким, усталым, обиженным, нервным, злым?

– Мы не проповедуем, конечно, с амвона такого: не уезжайте, терпите, оставайтесь на родной земле. Это было бы нечестно с нашей стороны. Пусть каждый сам решает, уехать или остаться. Но мы стараемся что-то доброе, светлое в жизнь людей здесь внести, сделать эту жизнь более интересной. С помощью наших молодых священников мы стараемся создать такой добрый круговорот дел, событий, проектов: детский лагерь, православная гимназия, духовно-просветительский центр, центр реабилитации зависимых от алкоголя и наркотиков – мы сейчас его создаем…

Все эти наши проекты должны устойчиво и надолго объединять людей. Не просто так: быстренько собрались, по докладу прочитали и разошлись, и никто не может потом толком сказать, зачем собирались. Должно быть конкретное дело и конкретный его результат. А вокруг этого дела можно уже потом и конференции проводить, и слеты, и все, что угодно.

Чтобы побольше было живых общин

Но главное ведь все-таки – церковная жизнь. Велико ли стремление к ней в усталом, нервном и разочарованном населении?

– Когда я ехал на кафедру в Братск, не ожидал увидеть такую разницу между ним и Иркутском. Иркутск – старинный город с традициями; в Иркутске даже и невоцерковленный человек иначе реагирует на священника. У него почтительное, возвышенное к священнику отношение. А в Братске все жестко, здесь не до возвышенных чувств. Первый храм в Братске появился в 1982 году – на окраине – и был переделан из частного домика. А второй – в 1992-м, когда в Иркутске уже вдохновенно шли службы в десятках храмов.

Общество в Братске очень поляризовано: есть люди, которые уверовали, а есть те, кто ничего о Церкви не знает, а зачастую и знать не хочет. Сейчас у нас в Братске пять храмов, а всего в епархии более тридцати храмов и столько же приходов, имеющих свои, как правило, приспособленные помещения для богослужения, переделанные из каких-то домов, магазинов, клубов, но окормляемые постоянными священниками. Мы пытаемся привлекать новые силы, рукополагать новых священников, создавать новые приходы, чтоб их было как можно больше.

Иногда мне говорят: зачем нам еще больше приходов, храмов? Город компактный, кому надо – сядет на троллейбус и доедет… А это для того, чтобы приходские общины были живыми. И чтобы не возникало монополии на духовную жизнь.

У нас появляется проблема: некоторые приходы начинают напоминать собою какие-то секты. Вновь пришедшему человеку внутрь не пробраться: там свои отношения, своя дружба… Люди, много лет ходящие в этот храм, чувствуют себя в нем хозяевами, а новый человек ощущает себя чужим, и у него нет радости от того, что он в храм пришел, потому что для уборщицы, которая работает здесь уже много лет, он – не ко Христу пришедший человек, а человек, который сейчас тут натопчет. Она, даже если не скажет ничего, так посмотрит, что человек понимает: зря он сюда заглянул.

Приходов должно быть больше еще и для того, чтобы священник мог как-то держать каждого своего прихожанина в поле зрения и уделять ему личностное внимание, а не только говорить мимоходом вопрошающему: «Постись, молись, и у тебя все будет хорошо». Человек, не получающий внимания в Церкви, либо совсем уходит, либо появляется в ней периодически по своим надобностям. Он понимает, что не может пробиться в центр приходской жизни сквозь толщу людей, которые там уже стоят. Сколько людей священник может держать во внимании? Сто, сто пятьдесят, не больше. Собственно, у нас сейчас так и есть: появляется священник, и вокруг него образуется община, 100–150 человек.

Но количество храмов-то ведь не может возрастать с такой скоростью. Почему Вы больше о приходах говорите сейчас, чем о храмах?

– Может быть, это неправильно, но для меня создание прихода больше значит, чем строительство величественного храма. Должны быть люди, живущие общей молитвенной жизнью. Если они дозреют до того, чтобы храм построить, это будет хорошо. А если храм богатые люди построили как памятник своему тщеславию – простые прихожане потом не будут этот храм воспринимать как свой и себя своими в нем чувствовать не будут. В том числе и поэтому у нас храмы часто не заполнены. Понятно, что храмы всегда строились богатыми жертвователями. Но прихожане тоже должны участвовать в строительстве храмов. И это участие, начинаясь с малого, должно расширяться. Будет народ возрастать в вере – будет расти и количество храмов: эти два процесса должны быть непосредственно связаны.

А что больше свойственно сибирским прихожанам: ждать, когда кто-то что-то для них сделает, организует, пришлет священника, найдет помещение, – или все же действовать самим? Используя советскую терминологию, приходы образуются по инициативе сверху или снизу?

– Пока чаще «сверху», то есть по инициативе епархии. Слишком уж закостенела у нас жизнь. За последние лет пятнадцать, наверное, в Братске не многое менялось – те же священники, те же приходы, количество их росло медленно. Все привыкли. Потому и капсулировалась приходская жизнь: мы устроили себе здесь все как надо, зачем нам еще кто-то. Развития серьезного не было.

Иногда люди к нам обращаются, но они при этом не всегда толком знают, чего хотят. Нередко им кажется: вот построят у нас в селе церковь, и от одного этого факта все изменится. Не понимают, что жизнь в Церкви – это труд, очень большой труд и непривычный. Ведь священник приедет и будет их убеждать, что в храм нужно ходить каждое воскресенье, что нужно не только свечку поставить, а службу отстоять, что храму и священнику нужно помогать. Они об этом не догадывались – оказывается, у них какие-то иные были представления, у каждого свое. И вот человек пришел в церковь один раз, два, но того, на что рассчитывал, не нашел – и прекратил ходить. Это очень часто бывает. Боюсь, что у нас в поселках слишком мало еще христианского сознания в людях. Но все когда-то и с чего-то начинается. Господь управит наши пути.

Трудности, наверное, связаны еще и с тем, что епархия молодая, только три года назад создана…

– Действительно, люди еще не привыкли к тому, что здесь, в Братске, есть свой архиерей. Раньше владыка не так уж часто здесь бывал из-за огромного размера территории епархии. И священники на приходах привыкли жить самостоятельно, если не сказать, самостийно.

Три года в Братске прошло, и мы пытаемся выправить ситуацию, дать всем понять, что архиерей теперь непосредственно участвует в церковной жизни, а священники – это его помощники. Но не каждому священнику легко это принять, особенно если архиерей благословляет что-то, что ему, священнику, не по нраву. Тут у него и силы пропадают, и творчества никакого нет, и желания это делать… А если бы то же самое ему самому в голову пришло – он, может быть, горы свернул бы на своем пути.

Вот в этом проблема: найти людей, которые бы тебя понимали, которые подходили бы ко всему творчески, которые решали бы вопросы развития епархии, а не замыкались бы на своих приходах, в своих стенах, настоятельно намекая, чтобы никто не вмешивался в их дела.

Таежная миссия

Ваша инициатива, Ваша миссия, насколько я знаю, принимает иногда экстремальный характер: Вы по таежным рекам или на вертолете добираетесь до совсем глухих сел…

– Да, у нас есть такие окраины в епархии, где архиерей не был никогда и священника тоже не видели очень давно. Мы предпринимаем шаги, которые можно даже назвать неэффективными с точки зрения вложения сил и средств. Допустим, если город с населением 150 тысяч, то, устраивая там мероприятие, можно надеяться, что на него придет достаточно много людей. А здесь – добираемся целой командой либо по реке на катере, либо на вертолете, а в селе живет три человека, какой тут эффект? Еще 100 километров преодолели, еще одно село, в нем два человека живут… Но мы предпринимаем такие поездки, чтобы каждый человек имел возможность поговорить со священником, креститься, если он не крещен, приобщиться Святых Таин.

Мы приезжаем, и вся наша команда расходится по всему селу, стучимся в каждую калитку, объясняем всем, кто мы и зачем прибыли, что будет служба, что, если кто-то хочет, можно креститься. Мы совершаем в этих селах литургию, иногда в полуразрушенных храмах, разгребаем завалы мусора, кирпича, расчищаем какое-то место и служим архиерейским чином, как положено, – со священниками, диаконами, певчими. Для села это каждый раз большое событие.

А еще есть села, где уже никто не живет, но там были когда-то храмы, и мы приезжаем в эти умершие села и на месте храмов ставим Поклонные кресты.

А как люди реагируют на ваше появление в их селе?

– Прекрасно реагируют. Иногда, правда, поначалу смотрят на нас, как на инопланетян. А потом говорят: «Наконец-то вы приехали, а то нас тут сектанты одолели, сколько раз уже приплывали на своих кораблях. Но мы их всех прогоняем. Мы знаем, что у нас есть своя Православная Церковь».

Мне это очень нравится – летом идти по реке; это невероятно красивая природа, от общения с которой мы получаем огромное удовольствие; это сообщество единомышленников, и это, наконец, общение с людьми, которое взаимно нас обогащает: мы не только отдаем, мы приобретаем очень много в этих наших миссионерских поездках. Мы, конечно, не очень похожи на тех миссионеров, которые шли по диким местам пешком и погибали в буранах, наше миссионерство гораздо более комфортное, но оно очень много дает. И нам, и тем людям, к которым мы стремимся. Найти спутников для такой поездки не проблема: многие хотят.

У нас есть такое село Омолой: когда мы приезжали туда в первый раз в прошлом году, так подружились с детьми этого села, что, когда приехали уже в этом году, дети с нами провели два дня почти полностью. Были и на вечерней службе, и утром на литургии, потом пришли на акафист святителю Иннокентию, потом провожали нас до самого корабля, долго прощались, махали нам руками, просили приехать еще.

***

Епископ Братский и Усть-Илимский Максимилиан (Клюев Максим Валерьевич) родился 16 июля 1971 года в Иркутске. В 1990 году окончил Иркутский авиационный техникум по специальности «Эксплуатация промышленных роботов»; в 1995 году – кибернетический факультет Иркутского государственного технического университета по специальности «Автоматизированные системы обработки информации и управления». С 1991 года работал инженером-программистом в вычислительном центре Иркутского аэропорта. В 1989–1994 годах состоял в браке. Имеет дочь.

В марте 1992 года стал прихожанином Михаило-Архангельского храма Иркутска, в течение шести лет нес клиросное послушание. 6 июня 1998 года в Знаменском соборе Иркутска архиепископом Иркутским и Ангарским Вадимом рукоположен во диакона и назначен клириком этого храма. В 1998–2002 годах обучался на заочном отделении Тобольской духовной семинарии. С 1998 года – преподаватель Закона Божия в начальных классах Православной женской гимназии в честь Рождества Пресвятой Богородицы в Иркутске. В 2008 году возглавил в гимназии кафедру православных дисциплин.

18 декабря 2004 года в Знаменском соборе Иркутска архиепископом Иркутским Вадимом пострижен в монашество с именем Максимилиан в честь святого отрока Ефесского Максимилиана. В том же году рукоположен во иеромонаха. В 2004 году назначен референтом Иркутского епархиального управления, в 2006 году – его секретарем.

К празднику Святой Пасхи 2008 года возведен в сан игумена. В 2009–2011 годах исполнял по совместительству обязанности настоятеля храмов Успения Божией Матери в Иркутске, Свято-Троицкого в селе Максимовщина и Свято-Софрониевского в селе Шаманка Иркутской области. Решением Священного Синода от 5–6 октября 2011 года избран епископом Братским и Усть­-Илимским.

18 декабря 2011 года за Божественной литургией в Богоявленском соборе города Ногинска Святейший Патриарх Кирилл возглавил архиерейскую хиротонию архимандрита Максимилиана.

В основе материала –
публикация журнала «Православие и современность» № 32 (48)
Фото пресс-службы Братской епархии