Реклама

«Американец» Антона Корбейна (которого в наших палестинах почему-то чаще называют Корбайном, что совершенно неверно; в российской прокатной версии, кстати, фамилия режиссера транскрибирована правильно) недаром перекликается с «Тихим американцем» Грэма Грина, и отнюдь не только названием. Главный герой корбейновской экранизации романа Мартина Бута «Очень скрытный джентльмен» (заглавие первоисточника здесь неспроста переиначено) — своеобразная квинтэссенция Америки, безжалостный приговор ей и финальное ее оправдание. Хладнокровный киллер, устраняющий на своем пути конкурентов по ремеслу и нечаянных свидетелей, оказывается в маленьком итальянском городке, изрядно смахивающем на рай оазисе Старого Света, и там погружается в любовь, которая одновременно становится яростной, бьющей без промаха расплатой за прожитую жизнь. Примерно в середине фильма прозвище персонажа Клуни — Мистер Мотылек, — полученное из-за татуировки на спине, обретает физическое подкрепление: до самого конца реальный, порхающий возле мотылек будет сопровождать главного героя.

В «Американце» работает, с известными сюжетными поправками, схема мифа о Дон Жуане: пока владетель женских сердец безостановочно движется от одного объекта к другому, он жив; как только Дон Жуан прекращает это движение, утвердившись наконец в постоянной любви, — он тотчас же гибнет в каменном рукопожатии смерти. Если в данном случае заменить разбитые сердца простреленными телами, то схема задействуется безупречно.

Однако прежде чем ринуться в это очистительное пламя, которое не может не сжечь без остатка (тут-то, собственно, вся надежда и упование, покуда живо христианство), Джек/Эдвард — настоящего имени героя мы так и не узнаем — пройдет через горнило бесед с местным священником (прекрасная актерская работа Паоло Боначелли). Последний не только определит ремесленную («У вас руки труженика, а не творца») и статично-механическую («— Я просто фотографирую. — Конечно, вы же американец. Вы думаете, что сможете избежать истории») сущность неожиданного гостя, но и обнажит перед ним путь: «Вы не можете отрицать существование ада — вы живете в нем. Это — место без любви». Финал картины есть, в общем-то, исход из ада. Священник, полуневольно исповедующийся заглавному персонажу, замечает, что сердце грешника, если оно полно любви, — подобно сердцу Бога. В этом смысле «Американец» — филигранное описание постепенно совершающейся перемены сердца и следующей за нею перемены ума: того изменения, которое не может закончиться ничем хорошим в житейском понимании, но которое единственное способно привести к искуплению и спасению. Католическая почва сюжета выражена здесь безукоризненно. Выражена, естественно, не только словами и поступками: завораживающая ритмика смены планов, медитативная камера Мартина Руэ и не менее медитативная музыка Херберта Грёнемейера собирают пространство в ту целостность, коя одна и позволяет совершиться задуманной драматургии. Впрочем, Антон Корбейн показал себя мастером этой целостности еще в «Контроле».